Без зла

Дед, под края, налил нам обоим своего термоядерного самогона, вечно отдающего жжёной резиной. Произнёс свой вечный, полный глубокого смысла тост: «За всё хорошее!» и опрокинул рюмку в рот целиком, не растягивая. Годы тренировок давали о себе знать. Мне так хотелось, чтобы он, как в кино про ужасы, поперхнулся своей огненной водой, схватился обеими руками за горло, упал на пол и начал корчиться в невообразимых муках, с хрипом выплевывая из себя железные фиксы и просьбу: «Прости и помоги!» Но этого, к великой моей печали, не произошло. Он с явным удовольствием выпил и с ещё большим удовольствием закусил выпитое хорошим куском варёной свинины из супа. Потом, всё с тем же тостом, мы выпили ещё пару раз, плотно поели. Аппетит у меня разыгрался просто волчий, и я от деда не отставала ни в распитии самогона, ни в поедании щей. Убрала со стола, дед спел свою любимую песню и ушёл закрывать стайки.

Саши с Мариной всё не было. Я пару раз позвонила им на домашний телефон, но никто не ответил. Поняла, что они увлеклись поисками тёлки и приедут за мной не скоро, если вообще приедут. Дед вернулся со двора, основательно запер двери, начал готовиться ко сну. Спать всегда ложился рано, «с курями», как говорила бабушка.

Мне тоже особо нечем было заняться, да и устала я крепко после такого путешествия, поэтому тоже, правда, не раздеваясь, прилегла на диван, в надежде, что ребята за мной всё-таки заедут. И тут же, молниеносно, уснула и так же резко, как от толчка, проснулась, как мне показалось через минуту, хотя на улице уже было совсем темно, а легли мы засветло и было понятно, что проспала я пару часов точно.

Окна в бабушкином доме прорублены низко, и из них летними ночами был очень хорошо виден восход луны. В те дни, когда случалось полнолуние и на небе нет облаков, мы всегда задёргивали занавески, чтобы лунный свет не мешал спать.

Вы же наверняка видели хотя бы раз восход луны в степи? Нет? Это потрясающе. Жители гор и городов получают луну в виде небольшого блина, висящего в середине неба и светящегося холодным серебряным светом, больше смахивающего на городской фонарь. А свою настоящую красоту и величие она дарит степным жителям, величаво, без спешки, вынося свой пронзительно-оранжевый бок из-за линии горизонта. Я не оговорилась, он действительно оранжево-золотой, цвет восходящей луны. И она огромна настолько, что трудно поверить, что ты видишь её без телескопа, просто глядя в окно.

Всё бы хорошо, но насладиться красотой тихой лунной ночи мне тогда было не суждено. В соседней комнате, где почивал дед, вдруг раздались какие-то странные звуки. Что-то засипело, захрипело, как будто большие старинные часы с боем, которые давно отслужили свой век, вдруг собрались бить полночь, но ни сил, ни возможностей на полноценный бой у них не нашлось и пришлось довольствоваться хриплыми охами и вздохами. Но таких часов у нас не было. Были старенькие, с кукушкой, которые лет десять уже не шли и служили только как декоративное и бесполезное настенное украшение.

Хотела было встать и проверить, что там происходит в соседней комнате, обнаружив спросонья невероятную смелость и отвагу, как вдруг сип прекратился и раздался натужный кашель деда. «Что ты мне сделала? — голос деда, казалось, прозвучал прямо в моей голове: — Что. Ты. Мне. Сделала?»

Я лежала ни жива, ни мертва, прикинувшись ветошью, и судорожно строила планы побега через окно, которое можно было только выбить, так как створок у него не было и выйти на свободу можно только с рамой на шее.

А тем временем в соседней комнате творилась какая-то страсть Господня. Дед ухал филином, стонал и скрежетал зубами, попутно осыпая меня отменнейшими проклятиями, желая мне такого, чего в здравом уме и не придумаешь.

«Сработало! — злорадно откликнулся мозг. — Сработала святая водица и свечной огарочек! Зашевелилась нечисть!»

Но счастье моё длилось недолго. Невыносимая боль в ноге в одну минуту достигла пика болевого порога, и я не хуже деда начала страдать и пристанывать не только от боли, но и от безуспешных попыток встать и убежать из этого ужаса. Было ощущение, что в тот момент мне без всякого наркоза, на живую, разрезали плоть не меньше, чем десятью раскалёнными ножами.

— Убери, убери его! Улькя, встань, убери сию же минуту! — вопил дед в соседней комнате. — Убери!

«Крест... — мелькнуло в моей голове. — Крест ему покоя не даёт, ироду противному».

— Не уберу, — прошипела я, корчась от боли.

Вспоминаю эту ночь, и сейчас мороз по коже,

как вчера всё было. Огромная луна светит в окно, но в доме почему-то не светло, как обычно бывало. Темень и страшный, звериный стон и вой деда, я, не могущая подняться с дивана, скованная ужасом и болью... Дикость полнейшая.

Кое-как собираю мысли в кучу и начинаю молиться вслух: «Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится...»

Страх пропадает, вся сосредоточена на том, чтобы не забыть, не перепутать слова спасительного псалма. Дочитываю до середины, стараясь не обращать внимания на дедовы вопли. И тут громом во весь этот инфернальный ужас врывается резкий стук в окно.