БЕЗЫМЯННЫЙ ЗВЕРЬ

Толпа сворачивалась в единый озверелый клубок, ощетиниваясь вилами, дрекольем. Обвалом осыпался рев, вой, свист. Все стихло. Лишь бил по воспаленному слуху дробный галоп искалеченного жеребца, выписывающего бесконечную круго-. верть, да его надсадный, тяжкий храп.

Метнулось вдруг к коню неуловимьм броском гибкое тело Оболенского. Поймал князь в прыжке змеящуюся спираль узды. Его рвануло, опрокинуло, понесло. Скособочив морду, волочил конь человека по траве и обломкам, бешено косил единственным глазом на живое, стопорящее бревно, сбавлял ход. Наконец, застыл дымящийся, облитый пеной, сотрясаясь крупной, непроходящей дрожью.

– Ну же… ну, голубчик… успокойся, потерпи… еще поскачем по лугам – вышептывал сквозь зубы клокочущую жалость князь, тянулся ладонью к горбоносой, окропленной сукровицей морде. Дотянулся, стал гладить, обжигая ладонь о горячую, сочащуюся мокроту.

Долгим, до озноба, человечьим стоном отозвалась искалеченная скотина, изнемогая жалобой от содеянного с ним. Подламываясь в коленях, опустился на них жеребец, завалился на бок.

Цепенела в полуобморочной оторопи толпа. Спадала пелена с глаз, стекал в землю сквозь ноги черный ток скотской злобы, заменяясь чугунно-тяжким похмельем будущего возмездия.

– Ну что, довольны? – хрипло уронил в набрякшую тишину Столыпин, с отвращением ворочая бородатой челюстью, будто дробя хинную таблетку. – Добро запалили, стены дерьмом обляпали, скотине глаз выбили – и рады. Чему? Тварь божья – в муках. Ей за что казнь ваша анафемская?

Утробно, глухо, вразнобой загомонила толпа:

– Дело барин говорит…

– Так мы что…

– Силыч, небось, натравил…

– Чаво уж таперь!

Будто вздрючивая, вздымая сползающую к покаянию толпу, ввинтился в уши режущий фальцет Силыча:

– Кровососа Тотлебена скотина! Пущай мучается!

– Не Тотлебена скотина – Божья! – катком наехал на фальцет губернатор. Но вновь извернулся и взвился стилетно-тонкий вскрик:

– Скотину пожалел? А нас вы, кровососы, жалели? Иде свобода, равенство, братство?! Иде справедливость?

Губернатор подходил грузно, командорской поступью, всматривался остро, ненавидяще в измаранную сажей мордашку, в орущий рот – белозубый, с золотой фиксой в глубине. Что-то жалящее, неуловимо знакомое мазнуло в памяти: где-то видел… Внезапно резко, как хлыстом, ударил командой:

– Покажи руки!

Мужичонка дернулся было руками к Столыпину, но тут же, опомнившись, бросил ладони вниз, сунул их в карманы зипуна. Вызверился, отступая:

– А ты не лайся, барин! Привыкли с народом лаяться… – в глазах густел страх.

– Покажи руки! – снова жестко велел губернатор.

– Это зачем? Измываешься, барин, над мужиком! Власть для того ли дадена…

– А вот затем.

Шагнул к одноухому, фиксатому и добился искомого: выхватила фигура в зипуне из кармана револьвер, сказала жестко и спокойно:

– Не подходите, выстрелю. – Оболенский в броске заслонил собой Столыпина.

Толпа утробно, потрясенно ахнула, взвыла:

– Ты чаво, Силыч?!

– Какой, к свиньям, Силыч…

– Никак бомби-и-ист?

– Назад, князь! – Столыпин отодвинул охранника, сделал еще шаг. – Кишка тонка, мерзавец.

Расстегнул китель.

– Стреляй. Но учти: вот они тут же разорвут в клочья.

– Не подходи-и-и! – сорвалась в крик фигура.

Столыпин поймал вытянутую с револьвером руку, выдернул оружие, отбросил. Разжал дрожащую белёсую ладонь, сказал брезгливо:

– Именно этого я ожидал.

Рванул на мужичонке застегнутый зипун. С треском стрельнули в стороны пуговицы. Под зипуном – студенческая тужурка. Выдернув с мясом крючки, разъял и ее. Полез в нагрудный карман.

– Не сметь! – задохнулся, дернулся студент. Но уже цепко, стальным захватом держал его за локти зашедший со спины Оболенский.

Столыпин достал из тужурки билет, развернул корочки, прочел. Спросил, уткнув в толпу каленый взгляд:

– Кто знает этого человека?

Загомонили вразнобой, перепуганно:

– Намедни явился…

– Фаддей Силычем назвался!

– И что ему надобно было от вас?

– Звал Тотлебену петуха пустить, баял, что в земельной Управе бумага ему губернатором спущена, самолично, мол, видел.

– Что за бумага?

– От наших земель, от общины то исть, еще три сотни десятин графскому поместью отписано, почитай задарма.

Взвыла, накаляясь воплями, толпа:

– Тоды хучь совсем по-миру!

– И так из-за межы грыземся, собачимся, кровя брат брату пущает!

– У Тотлебена своих пять тыщ! Куды ему ешг? Таперь хоть в петлю!

Вой, вопли, брань набирали силу.

– Слушать меня, губернатора! – трубно напряг голос Столыпин, перекрывая всех. – Моего, как и государева, дозволения Тотлебену на отчуждение общинных земель нет. Этот человек, совравший вам, Иуда! Что творит он и что делаем мы?

Вы в поте лица пашете, сеете, кормите Россию, живя в тесноте и бедности. Я волею государя обязан обеспечить нам достойную жизнь. Мы с товарищем министра земледелия Криношеиным разработали законопроект для утверждения монархом. В нем определено: какие земли в Сибири дать желающим в собственность на вечное пользование с передачей в наследие. И без переделов!