Беззвёздный и святая (СИ)

Ведение войны изменилось. Равка больше не хоронит своих детей тысячами, ведь они оберегаемы солнечным пламенем и чудовищами, сотканными из самой тёмной ночи.

Дарклинг за её спиной стягивает с плеч кафтан. Иные бы не заметили, но усталость зрима, осязаема в его движениях. Алина следит за ним, челюсти сжимает крепче, когда он стаскивает чёрную рубаху. Война сказалась на нём худобой, сухостью мышц. Но Алина знает, что дворцовая жизнь приведёт его в порядок, если Дарклинг не ринется в очередной водоворот, ненасытный до бойни, словно всё проклятое могущество в нём изо дня в день требует выхода.

Возможно, и требует.

Алина вспоминает всю силу Неморя.

Эту жажду тяжело сдерживать, тяжело насыщать. Дарклингу мало всего мира, будь он разрушен до основания или, покорённый, под подошвой его сапога.

И её, его королевы, — ему тоже мало.

Нити внутри натягиваются: тоской и необходимостью к ней прикоснуться. Алине чудится его хватка в волосах, что хочется раззадорить до рыка, прежде чем откинуть голову и дать желаемую им покорность, на деле больше похожую на приручение острозубого хищника. Не такого, что водится в лесах.

Таких, как Дарклинг, больше нет. И таких, как она сама, рождённой быть ему противовесом, — тоже.

Алина не замечает, что не двигается всё то время, пока Дарклинг опускается в ванну. Её глаза примерзают к его спине.

На этой коже не было шрамов, кроме тех, что оставили когда-то лёд предательства и сама Алина — когтями волькры, полоснувшими по лицу. Если бы это могло что-то испортить в его противоестественной красоте.

Иногда у неё глаза режет при взгляде на него, на чёрное солнце его глаз — полное затмение.

Шрамы — те, другие — появились недавно.

С новым оружием их противников, что оставляет метки, неизлечимые даже лучшими из равкианских целителей. Резаные, пулевые, колотые — они украшают его спину и грудь, и живот метками. Алина знает каждую наизусть: взглядом, руками, губами. И ныне ей предстоит выучить новые.

Их не так много.

Но они служат напоминанием, прежде всего, ей самой.

— Ты подозрительно тихая, — Дарклинг укладывает руки на бортики, откидывает голову с шумным выдохом. Довольный.

Алина подходит ближе, присаживается на тот же бортик, вцепляясь в него руками до боли. Чужие глаза ласкают ей плечи и вырез на груди.

Когда-то это заставило бы её зардеться и спрятать взгляд, но теперь от этой откровенности внутри разливается расплавленным золотом удовольствие.

— Мы становимся уязвимее, — пальцы смыкаются на мочалке. Алина пропитывает её водой и мылом, прежде чем тянется, чтобы обмыть его плечи. Шею. Грудь. Ей нравится касаться его. Нравится интимность подобных моментов, пускай эта усталость и ленца не обманут её.

Дарклинг ловит, как она смотрит на его плечо. Рубец грубый, всё ещё красный. Не заживший до конца, чтобы остаться бледным напоминанием о том, что Беззвёздный Святой, проклятый король — всё же уязвим как человек. Алина проходится по этому месту мягче, аккуратнее, хотя порой ей чудовищно нравится распалять его болью.

— Это тело знало куда больше шрамов, чем те, что ты видишь сейчас.

Алина кусает губу, пока не сдирает зажившие корки. Ранки саднят, кровь щекочет кончик языка сталью.

— Но никогда они не были такими явными, — произносит она, упуская мочалку, чтобы пройтись самыми кончиками пальцев по его груди, ощутить биение сердца. Подняться выше и прощупать пульс на шее.

Дарклинг кивает. Вода расходится волнами, разбиваясь о волнорезы стенок, когда он садится.

Ладонь Алины привычно оказывается в плену его хватки. Дарклинг уводит руку выше.

— Здесь было калёное железо. Когда-то я был очень самоуверен и не настолько силён. И попался в руки тем, кто клеймил гришей, как животных, — голос становится тише, но глубже; в нём различимы нотки прожитой вечности. — Смерть они встретили под стать своему занятию.

Алина знает. Дарклинг отвечает большим злом на причинённое зло. Большей агонией на ту, что пережил его народ и он сам.

В груди не сжимается — поднимается волна ярости при мысли о том, что кто-то мог причинять подобную боль осознанно.

— На моей спине когда-то было свидетельство более грубого ранения, — Дарклинг ведёт плечами, и наверняка мышцы мягко перекатываются. — Сдирали кожу, стреляли, пронзали. Как ты знаешь, однажды я сам себе нанёс достаточно серьёзное увечье.

Чтобы спасти себя, Багру и помнить о предательствах. Алина знает. Шрам на бедре всё ещё зрим, хотя от него можно было избавиться. Это не когти волькры. Не ярость ничегоев. Не оружие противников Равки.

— Я понимаю, что ты прошёл через худшее. Через многое, — Алине бы задохнуться, когда он прижимается губами к изнанке её запястья, чтобы после сомкнуть зубы на костяшке большого пальца. Почти игриво. Вся война для него — одна большая партия, и Алина — тоже часть этой спирали под именем вечности.

— Но это не значит, что однажды они не смогут тебя достать.

В этих словах предупреждение не для Дарклинга — для всех их врагов, спящих и видящих их пеплом после триумфального костра.

А он смеётся. И хочется его поцеловать и утопить тут же.