Брак у народов Западной и Южной Европы

Содержание «корзины невесты» в контрактах обозначалось очень подробно, вплоть до самых незначительных вещей ее гардероба и хозяйственной утвари, причем все это оценивалось в денежном выражении.

В контрактах пытались предусмотреть мельчайшие детали будущей жизни, имущественное обеспечение супругов и их детей, учитывались самые разные стороны материального достояния супругов во время совместной жизни и после смерти одного из них.^{688} Недаром говорили в Эльзасе: «Когда женишься, следует поговорить и о смерти» (Au moment de se marier de la mort il faut parler).^{689}

Заключение контракта сопровождалось обрядами: торжественным шествием в нотариальную контору и обратно, застольем, пальбой из ружей и мушкетов, пением специальных песен сатирического характера. Невесте в подарок преподносили монеты, которые клали на нотариальный документ, подписанный нотариусом. В Эльзасе подписание контракта заменяло помолвку (обручение).^{690}

Известно, что несколько столетий назад помолвка имела для народа большее значение, чем само венчание. Благословение в церкви заключалось в выявлении степени родственных отношений вступающих в брак, в освящении кольца и залога. Священник подносил вино молодой паре в знак закрепления брачного союза. По крайней мере до конца XVI в. церковное благословение в момент фиансай давало полное право на супружескую жизнь. Даже если по какой-либо причине церковное венчание не состоялось, дети не считались незаконнорожденными. Положение это со временем изменилось. В решениях соборов 1536 и 1563 гг. главным сакральным актом признавалось венчание, Миланский собор в 1599 г. вынес решение об упразднении церковного ритуала фиансай. Тем не менее в народе он сохранялся долго и практиковался в некоторых местах еще в XIX в. (например, в Бигоре, в Бургони, Бретани, Перигоре, Савойе), а спорадически — по всей Франции. В XX в. он совершался не в самой церкви, а в ризнице.

На Корсике до конца XIX в., когда уже не было церковного благословения помолвки, право на супружескую жизнь признавалось все же ранее венчания: после устной договоренности двух семей. Недели две спустя мэр и кюре закрепляли этот брак.

С годами церковная традиция входила в быт, сложилось представление о возможности супружества только после венчания.

Оглашение (le ban) в третье воскресенье после обручения означало легализацию обручения. Решение о заключении брака становилось признанным окончательно.^{691}

После помолвки жених и невеста вступали в новый этап своей жизни (который длился в зависимости от обстоятельств от нескольких недель до нескольких лет). Их судьба касалась не только их самих и двух родительских семей, но всей общины, квартала, прихода. Они всегда оказывались под пристальным вниманием окружающих.

С момента, когда фиансай было официально признано семьей и совершено оглашение, на девушку налагались определенные запреты. Туалет ее должен был быть скромным, ленты на шляпе только темных тонов. Она могла пойти на танцы лишь в том случае, если ее сопровождал будущий муж. Девушке надлежало как можно реже показываться на людях, ни в коем случае не появляться одной на улице вечером или ночью. Даже на прогулку с женихом родители отпускали девушку в сопровождении той подруги или родственницы, которая будет у нее на свадьбе главной подружкой.

Во время прогулок жениха и невесту всегда можно было узнать по манере держаться. В деревнях они ходили, взявшись за руки или за мизинцы. В буржуазной среде принято было вести девушку под руку. До окончательного оформления сватовства обычай запрещал такие формы поведения. Невесту отличали отдельные детали одежды, подаренные женихом при помолвке: колечко, наплечный платок. В некоторых местностях просватанные уже могли называть друг друга на «ты», до помолвки это не всегда было принято.

Существенная перемена в отношениях заключалась в том, что жених получал право «входа в дом». Молодой человек пользовался им, проводя все вечера в семье родителей невесты. В Анжу только после обручения жених получал право, вернее его обязанностью становилось садиться на ларь для хранения хлеба (la huche). Как полагает А. ван Геннеп, это было символом предварительного ввода во владение или принятия в новый дом.^{692}

И в словах, и в жестах засватанные были очень сдержанны, устроившись в приготовленном для них уголке, они держались за руки и в течение многих часов молчали. Во время посиделок засватанные девушки не принимали участия в работах, сидели тихо подле своих суженых. В то время как остальная молодежь весело предавалась забавам и играм, к невестам не принято было обращаться с шутками, так же как и к тем девушкам, которые не были еще просватаны, но уже отдали предпочтение одному из парней. Подобное поведение составляет часть деревенского общефранцузского этикета в отличие от свободы жестов и слов, допускаемых во время ухаживания.