Буря

Пади на Просперо зараза вся,
Что паром подымается с трясины
Глухих болот, и обрати его
В одну сплошную лютую болячку!
Пусть меня слышат духи — все равно
Клясть буду, буду! Да они меня
Не трогают, пока приказа нету, —
Не щиплют, не пугают, в темноте
Болотным огоньком с тропы не манят,
Не валят в грязь. Но за любой пустяк
Их напускает на меня хозяин;
То насылает стаей обезьян
Орать, и рожи корчить, и кусаться,
А то подкатит под ноги ежами,
И я колюсь об них босой ступней;
А то гадюками сплошь оплетет,
И я схожу с ума от их шипенья
И от мельканья раздвоенных жал.

Входит Тринкуло.

Вон дух идет! Наказывать за то,
Что медленно дрова тащу. Лечь, что ли,
Припасть к земле. Авось не разглядит.

(Ложится.)

Тринкуло

Тут ни кусточка, где бы укрыться от грозы, а она опять надвигается; у ветра снова посвист штормовой. Вон чернеет громадная туча, словно гнилой бурдючище, и вот-вот оттуда хлынет. Сейчас разгремится опять, а мне и голову некуда спрятать. Из этой тучи жди потопа. (Натыкается на Калибана.) А чего тут у нас такое? Человек или зверь? Живое или дохлое? Зверюга! Морская зверюга! И запах морской, тухлый, вяленый; гнилорыбный запах. Ну и чудо-юдо! Явись я с ним в Англию — а я уж побывал там, — да намалюй я это чудо на вывеске, не было бы у меня в балагане отбою от тамошних олухов-зевак, и с каждого бы я за погляденье брал монету серебра. Там бы этот зверь меня человеком сделал. Там любая невидаль в состоянье дать состоянье. Калеке нищему грош пожалеют, а десять грошей выложат, чтоб поглядеть на дохлого индейца. А ведь ноги человечьи! И ласты, как руки! И теплый еще, ей-же-богу! Меняю мнение, напрочь переменяю. Это не зверь, а здешний туземец, убитый громом.

Раскат грома.

Ой, обратно буря! Самое лучшее — залезть под его дерюгу; другого укрытия нет. В беде, как говорится, с кем не ляжешь. Перележу остаток шторма.

(Ложится к Калибану.)

Входит Стефано с флягой в руке.

Стефано (поет)

Я в море больше не ходок.
Умру на сухопутье.

Паршивый мотив, похоронный. А мы хлебнем и утешимся. (Пьет из фляги и снова поет.)

И шкипер, и юнга, и боцман, и я
Портовым красоткам до гроба друзья,
Но Кэт нам и даром не надо.
Сварливая Кэт морякам не рада
И шлет их ко всем чертям.

Несносен ей, видишь ли, дух смоляной,
Но может чесать ее каждый портной
Везде, где у ней зазудело.
Отчаливаем, раз такое дело,
Пославши ее к чертям.

Вшивая песня тоже; но хлебнем и утешимся. (Пьет.)

Калибан

Не мучай меня! Ох!

Стефано

Что такое? Черти объявились? Дикарями-индейцами хотят нас обморочить? Я из моря спасся, не утоп — и четырех ваших ног не испугаюсь. Недаром сказано: "Не уступим дороги никому из дву… четвероногих", и Стефано не уступит, пока дышит ноздрями.

Калибан

Дух мучает меня. Ох!

Стефано

Это какое-то местное чудище о четырех ногах, и у него, как видно, лихорадка. Откуда, к дьяволу, знает оно наш язык? Хотя бы за одно за это облегчу его страдания. А вылечить и приручить да привезти в Неаполь, так любому распроимператору лучше подарка не сыщешь.

Калибан

Не мучай меня, дух; я без задержек
Дрова буду носить.

Стефано

Сейчас у него приступ, и разумных речей ждать нельзя. Попотчую его из фляги; если оно сроду не пило вина, то, считай, тут же и пересечется приступ. Вылечить да приручить — большие тыщи за него взять можно. Уж я заставлю покупщика раскошелиться.

Калибан

Пока несильно мучишь. Но сейчас
Ты примешься сильнее; вот уже
Ты вздрагиваешь — это Просперо
Тебя разгорячает.

Стефано

Давай, коток, раскрой роток; замяучишь по-человечьи. Давай, разевай. Оно твою лихорадку перелихорадит, будь спокоен. (Поит Калибана.) Не знаешь ты, кто тебе истинный друг. Разинь-ка пасть опять.

Тринкуло

Голос знакомый. Да это ведь… Но он утоп, а это дьяволы морочат. Спаси и помилуй.

Стефано