Человеческое и для людей (СИ)

Ваши интерпретации, дражайшая сарина, мрачнее реальности — сказал бы я со своей стороны. И мы могли бы обсудить, что факт моего несогласия означает, о ком говорит больше, о вас или о нас, и где именно вы, по моему мнению, видите то, чего нет, а я, по мнению вашему, не вижу то, что есть; однако, полагаю, не будет в том ни пользы, ни особого смысла — впрочем, если моё замечание раздразнило ваше любопытство, я всегда к вашим услугам. Но не думаю, что мне удастся изменить ваше видение, отношение или оценку — как вам не удастся изменить мои, что естественно и не является трагедией, ведь вы в данном случае писали очевидно не для того, чтобы что-либо изменить. Неизменные и Скоротечные не могут перестать быть тем, что они есть — дихотомией при отсутствии дихотомии, что вы выразили с изящностью точнейшей; даже, если позволите — математической.

Моё восхищение, сарина: вы несомненно превосходите меня в умении говорить о катахрезах доступно, и пусть ваши впечатления отличаются от моих ощущений, поверьте, я, как всегда, очарован их глубиной. И вашей искренностью — в тяготении к необъятному.

Из письма третьего Архонта Страха Эндола Вэнне Герарди; 1289-ый год от Исхода Создателей

…намерение — изменяющее… изменяющее… изменяющее: местоположение…

«Да, — ухмыльнувшись, подумала Иветта. — Сейчас ты его изменишь».

Выражаясь фигурально — впрочем, как ни выражайся, хоть прямо, хоть просто, хоть витиевато, хоть иносказательно, Университет не услышит и не поймёт: абсолютно никакого дела ему нет до чьих-либо слов, и мыслей, и мнений, и самой личности, для которой выпало раскрываться, ведь он в действительности не способен осознавать. Определять, оценивать или отдавать отчёт — не выйдет у него усложнить своё существование, потому что он не разумен, а значит, нечем ему, блаженному, также и сомневаться, скорбеть и сожалеть.

Попрощаешься с ним сердечно, а он в ответ только промолчит — даже из вежливости не буркнет, что будет скучать.

«Ну и ладно. Не очень-то и хотелось».

Хотелось — уже наконец передать.

(А ещё — увидеть Хэйса, и разве было что-то дурное в этом безобидном и немом — разумеется, немом — желании? Разве не было у неё права в пределах своей головы выстраивать всё, что угодно, если она ни в коем случае не собиралась обременять — вынесением наружу?).

Раз — не было, два — было; три — шесть часов вечера вообще-то, не пялиться на дверь нужно, а попросить разрешения войти.

И получив его — войти.

И споткнуться об улыбку Хэйса, слабую, но при том тёплую; свойственную ему, обычную, привычную, виденную множество раз, так почему вмазываешься и застываешь, словно тебе не двадцать семь, а опять семнадцать — семнадцать, которые радостно вспоминать, но не тянет заново переживать, потому как мир, конечно, ярок пронзительно и остро, однако с мозгами беда, ох беда…

Нелепостью. Вот чем являлось происходящее — бессмысленной и беспощадной нелепостью.

Вдохни, выдохни и возьми себя в руки.

…намерение — изменяющее: степень освещённости…

И ты тоже, пожалуйста, прекрати.

— Добрый вечер, эри.