Чёрный обелиск

Я быстро закатываю левый рукав его пиджака наверх и высвобождаю блестящий, хромированный протез, к которому внизу приделана стальная кисть в черной перчатке. Герман обязан ей своей кличкой: Гёц фон Берлихинген[41]. Он проворно отстегивает протез от плеча, хватает его здоровой рукой и выпрямляется.

— Дорогу! — кричу я снизу. — Гёц пошел!

Георг и Вилли мгновенно расступаются, освобождая проход для Германа. Тот идет вперед, размахивая своей искусственной рукой, как цепом, и первым же ударом попадает в одного из вожаков. Нападающие пятятся. Герман прыгает в их толпу и кружится волчком, выставив вперед протез. В следующее мгновение он подбрасывает его, как барабанную палочку, и поймав за плечевой сустав, начинает наносить удары стальным кулаком.

— Отходите! — кричит он. — К сортиру! Я вас прикрою!

Цирковой номер с протезом — зрелище незабываемое. Мне уже приходилось видеть, как Герман управляется с этим грозным оружием, нашим противникам еще нет. На несколько секунд они испуганно застывают, как будто в их ряды ворвался сам сатана, и мы используем короткую заминку, чтобы пробиться к сортиру на площади. Пробегая мимо, я вижу, как железный кулак Германа влипает в рожу второго вожака.

— Всё, Гёц! Хватит! Уходим! — кричу я.

Герман еще раз оглядывается. Его пустой рукав реет, как боевое знамя. Чтобы держать равновесие, Герман выписывает обрубком плеча дикие кренделя. Два патриота в сапогах, стоящие у него на пути, в немом ужасе таращатся на диковинное оружие. Один из них получает удар в челюсть, другой, увидев черный кулак, несущийся ему навстречу, визжит от ужаса и, закрыв глаза руками, бежит прочь.

Мы благополучно добегаем до маленького, аккуратного домика из песчаника и занимаем позицию со стороны дамского отделения. Здесь легче держать оборону: с мужской стороны они могут влезть через окно и ударить нам в тыл. В дамском же отделении окошки маленькие и расположены довольно высоко.

Противник преследует нас. Их уже как минимум двадцать человек, к ним успели присоединиться еще несколько нацистов, в своей форме цвета дерьма. Они пытаются пробить оборону с нашего с Кёлером фланга. Но тут я замечаю, что и мы получили подкрепление со стороны вражеского тыла. Ризенфельд молотит кого-то портфелем, в котором, я надеюсь, образцы гранита, в то время как Рене де ла Тур, сняв туфлю на высоком каблуке, берет ее за носок, чтобы пустить в ход каблук.

В этот момент кто-то таранит меня ударом головы в солнечное сплетение, так что у меня из груди, как из трубы паровоза, с шипением вырывается воздух. Я наношу противнику частые, но слабые удары и ловлю себя при этом на мысли, что что-то подобное со мной не так давно уже происходило. Ожидая следующего удара головой, я машинально поднимаю колено. И вдруг вижу прекраснейшую из всех картин, какие только можно представить себе в такой ситуации: Лиза, как Ника Самофракийская[42], несется через площадь в сопровождении Бодо Леддерхозе и его певческого союза. Но тут в меня снова врезается таран, я вижу портфель Ризенфельда, стремительно опускающий вниз, как желтый сигнальный флажок. Одновременно с этим Рене де ла Тур делает молниеносное движение рукой сверху вниз, непосредственно за которым следует вой «тарана». Рене рявкает грозным генеральским голосом:

— Смирррнааа! Скоты немытые!

Часть нападающих замирает на месте. Тут вступает в действие певческий союз, и мы наконец свободны.

Я выпрямляюсь. Вокруг тишина. Нападавшие в беспорядке отступают, таща за собой раненых. Герман Лотц возвращается на позицию. Он, как кентавр, еще несколько десятков метров преследовал бегущих врагов и на прощание влепил еще одному железную оплеуху. Мы, можно сказать, легко отделались. У меня — огромная шишка на голове и такое ощущение, что сломана рука. Но она, к счастью цела. Кроме того, меня здорово тошнит. Я слишком много выпил, чтобы безболезненно принимать удары головой в область желудка. А еще меня мучит какое-то ускользающее воспоминание. Что же это за дежавю, которое до сих пор не дает мне покоя?

— Сейчас бы рюмку водки! — говорю я.

— Будет тебе рюмка! — отвечает Бодо Леддерхозе. — Пошли отсюда поскорее, пока не появилась полиция.

В этот момент раздается звонкий шлепок. Мы изумленно оборачиваемся. Лиза влепила кому-то пощечину.

— Пьяная рожа! — произносит она спокойно. — Вот как ты заботишься о своей жене и о доме...

— Да ты!... — возмущенно хрипит ее жертва, но не успевает закончить мысль: звенит вторая пощечина.

И только теперь в моей голове вдруг сама собой складывается мозаика, и память выдает разгадку ребуса: Ватцек! Но почему он держится за задницу?..

— Вот полюбуйтесь — мой муж! — объявляет Лиза, ни к кому не обращаясь. — И с этим вот чучелом мне приходится жить!

Ватцек не отвечает. Лицо у него в крови. Старая рана над бровью, которую я нанес ему куском мрамора, разодрана. Кроме того, у него пробита голова.

— Ваша работа? — тихо спрашиваю я Ризенфельда. — Портфелем?

Он кивает и внимательно разглядывает Ватцека.

— Да... Странные бывают встречи, — произносит он наконец.