Чёрный обелиск

Я, как заведующий отделом рекламы, слежу за правильной расстановкой памятников. Они должны стоять не как попало, не просто рядом, безотносительно друг к другу, а приветливыми группами, живописно расставленными по всему саду. Генрих Кролль против такого подхода. Он любит, когда камни выстроены, как солдаты; все остальные способы размещения товара кажутся ему сентиментальщиной. К счастью, он в таких вопросах всегда оказывается в меньшинстве. Даже его собственная мать против него. В сущности, она вообще — против него. Она до сих пор не понимает, как такое могло получиться — что Генрих ее сын, а не майорши Волькенштайн.

День выдался голубым и солнечным. Небо высится над городом гигантским шелковым шатром. Кроны деревьев еще дышат влажной утренней прохладой. Птицы щебечут так, как будто на свете нет больше ничего, кроме наступающего лета, гнезд и зарождающейся в них молодой жизни. Им нет никакого дела до того, что доллар все растет и разбухает, как мерзкий ядовитый гриб, и уже достиг отметки «пятьдесят тысяч». Как и до того, что в утренней газете сообщается о трех самоубийствах. Все трое — пенсионеры, и все трое выбрали классический для бедняков способ: открытый кран газовой плиты. Фрау Кубальке обнаружили на кухне лежащей перед плитой, с головой в духовке, чиновника финансового ведомства Хопфа — свежевыбритым, в последнем, безупречно вычищенном латаном-перелатаном костюме, с зажатыми в руке четырьмя давно обесценившимися тысячными банкнотами с красными штемпелями, словно входными билетами в Царство Небесное, а вдову Глас — в коридоре, рядом с разорванной сберегательной книжкой, сумма вклада на которой составляла пятьдесят тысяч марок. Красные штемпели на денежных купюрах Хопфа были его последней надеждой: многие верили в слух, что когда-нибудь немецкая марка будет ревальвирована. Откуда взялся этот слух, никто сказать не может. На банкнотах нигде не написано, что в один прекрасный день можно будет получить их эквивалент в золоте. Но даже если бы и было написано — государство, этот обманщик c дипломатическим иммунитетом, который сам ворует триллионами, но отправляет за решетку каждого, кто посмеет прикарманить хоть пять марок, нашло бы способ не платить. Только позавчера в газетах наконец было напечатано, что банкноты с красной печатью не дают их владельцам никаких дополнительных прав, — и вот уже первый ответ на эти разъяснения — объявление о смерти Хопфа.

Из мастерской гробовщика Вильке доносится стук молотка, словно там поселился огромный веселый дятел. Дела у Вильке идут превосходно: гроб в конце концов нужен каждому, даже самоубийце — время братских могил и брезентовых полотнищ вместо гробов закончилось вместе с войной. Покойники опять гниют в соответствии со своим социальным статусом, в недолговечном деревянном гробу, в саване или во фраке без спинки или в белом крепдешиновом платье. А булочник Нибур даже со всеми своими орденами и нагрудными знаками всех союзов, членом которых он был; на этом настояла его жена. Она, кроме того, положила ему в гроб копию знамени певческого союза «Единство». Он был в этом союзе вторым тенором. Каждую субботу он исправно орал «Молчание леса» и «Гордо реет черно-бело-красный флаг»[15], накачиваясь пивом до умопомрачения, а потом шел домой лупить жену. Человек с чистой душой и открытым сердцем, как сказал о нем священник в своей надгробной речи.

Генрих Кролль, к счастью, укатил в десять часов на велосипеде в очередной рейд по деревням. Такое обилие свежего гранита щекочет его коммерческую жилку: ему не терпится сбагрить его скорбящим родственникам.

Теперь мы можем развернуться. Для начала мы делаем перерыв и охотно принимаем предложение подкрепиться кофе и бутербродами с ливерной колбасой. У ворот появляется Лиза. На ней ярко-красное шелковое платье. Фрау Кролль выпроваживает ее одним взглядом. Она терпеть не может Лизу, хотя ханжой ее не назовешь.

— Грязная лахудра! — произносит она с дальним прицелом.

И Георг тут же попадается на удочку.

— Грязная? Почему это она грязная?

— Конечно, грязная! Ты что, не видишь? Немытая, зато расфуфыренная, как кукла.

Я вижу, что ее слова заронили в душу Георга зерно сомнения. Какому нормальному мужчине захочется иметь любовницу-грязнулю, если, конечно, он не извращенец. В глазах его матушки на секунду вспыхивает огонь триумфа; но она сразу же меняет тему. Я с тайным восторгом смотрю на нее. Она — как полководец, делающий ставку на мобильные ударные группы: быстро наносит удар, и, прежде чем противник успеет приготовиться к обороне, ее уже и след простыл. Я допускаю, что Лиза — неряха, но чтобы она была настолько уж грязной — это, по-моему, преувеличение.