Чёрный обелиск

Вилли встает во весь свой исполинский рост. Музыка в этот момент как раз стихла.

— Доказательства? Пожалуйста!

Повернувшись задом к говорившему, он приподнимает ногу и издает звук, сопоставимый по громкости с выстрелом орудия среднего калибра.

— Это все, чему меня научили в армии, — поясняет Вилли. — Раньше у меня были более изящные манеры.

Главарь банды любителей национального гимна невольно отскакивает назад.

— Тут, кажется, кто-то что-то говорил про трусов? — спрашивает Вилли, ухмыляясь. — А вы, я смотрю, и сами вздрагиваете от каждого шороха!

Подходит хозяин с тремя крепкими официантами.

— Тихо, господа! Попрошу без эксцессов! В моем заведении не принято скандалить!

Оркестр играет «Девушку из Шварцвальда»[21]. Юные патриоты, бурча себе под нос угрозы в наш адрес, возвращаются на свои места. Они сидят рядом с выходом. Вполне возможно, что они будут поджидать нас на улице. Мы оцениваем соотношение сил: их около двадцати человек. Шансов на победу у нас почти нет.

И тут мы неожиданно получаем подкрепление. К нашему столику подходит маленький сухонький человечек. Это Бодо Леддерхозе, торговец кожами и железным утилем. Мы вместе воевали во Франции.

— Ребята, — говорит он. — Я все видел и слышал. Тут наш певческий союз в полном составе. Мы сидим вон там, за колонной. Нас больше десятка. Если эти засранцы к вам пристанут, мы вас в беде не бросим. Договорились?

— Договорились, Бодо. Нам тебя сам Бог послал.

— Ну не будем преувеличивать. А вообще-то здесь нормальным людям делать нечего. Мы просто заглянули на кружку пива. К сожалению, у хозяина этого заведения лучшее пиво в городе. А в остальном он — беспринципная жопа с ушами.

Я отмечаю про себя чрезмерную взыскательность Бодо: в наши времена требовать от такого простого человеческого органа наличие принципов! Однако в этом что-то есть. Именно в такие гнусные времена и надо стремиться к невозможному.

— Мы скоро уходим, — говорит Бодо. — А вы?

— Прямо сейчас.

Мы расплачиваемся и встаем из-за столика. К тому моменту, когда мы подходим к выходу, любители национального гимна уже стоят снаружи, выстроившись полукольцом перед дверью. Как по мановению волшебной палочки в руках у них появляются дубинки, кастеты и камни.

Бодо вдруг оказывается среди нас. Отодвинув нас в сторону, он пропускает вперед своих певчих, двенадцать взрослых мужчин. Те останавливаются у порога.

— Ну что, соплячье? Какие будут просьбы, пожелания? — спрашивает Бодо.

Хранители устоев рейха молча таращатся на нас.

— Трусы! — заявляет наконец их командир, собиравшийся напасть на нас троих силами почти целого взвода. — Ну ничего, мы еще до вас доберемся!

— Конечно, — отвечает Вилли. — Мы же именно для этого и гнили пару лет в окопах. Только не забудьте позаботиться о трехкратном, — а лучше четырехкратном! — численном превосходстве. Оно повышает у патриотов чувство уверенности.

Мы идем в сопровождении певческого союза Бодо по Гросе-штрассе. В небе мерцают звезды. В окнах магазинов горит свет. Иногда, когда идешь вот так с фронтовыми товарищами по городу, вдруг ловишь себя на мысли, что это все еще похоже на странный, прекрасный, захватывающий дух и непостижимый сон — то, что ты спокойно идешь по улице, что ты свободен, что ты жив... Я вдруг понял, что имел в виду Вернике, говоря о благодарности. Это не та благодарность, которая адресована кому-то, а просто радостное сознание того, что ты уцелел, спасся еще на какое-то время. Потому что спастись по-настоящему, конечно же, не удается никому.

— Вам надо найти себе другое кафе, — говорит Бодо. — Может, вам понравится наше? У нас там не бывает этих горлопанов. Идемте с нами, мы вам его покажем!

Они показывают нам свое кафе. Внизу подают кофе, сельтерскую, пиво и мороженое, наверху — помещения для собраний и заседаний всевозможных союзов. Город кишит союзами, каждый из которых имеет свое место и время собраний, свой устав и план мероприятий и считает себя важным явлением общественной жизни. Союз Бодо собирается по четвергам на втором этаже.

— У нас отличный четырехголосый мужской хор, — сообщает он. — Только вот первые тенора у нас слабоваты. Такое впечатление, что на войне погибло как раз много первых теноров. А у молодежи еще ломается голос.

— Вилли у нас первый тенор, — говорю я.

— Правда? — с надеждой спрашивает Бодо. — Ну-ка спой мне вот это, Вилли!

Залившись дроздом, он выдает какой-то замысловатый пассаж. Вилли успешно воспроизводит услышанное.

— Прекрасный материал! — одобрительно кивает Бодо. — А ну-ка вот это!

Вилли справляется и с этой задачей.

— Вступай к нам в союз! — пристает к нему Бодо. — Не понравится — никто тебя неволить не будет.