Четверть века назад. Часть 2

— Отнеси сейчасъ горничной генеральши, она не спитъ, сказала она, запечатавъ, Глаш.

Глаша не успла повернуться, какъ княжна внезапно опустилась на стулъ, нажимая что есть силы грудь рукой, и закусивъ губу чтобы не крикнуть отъ боли.

«Опять, опять, Боже мой! проносилось у нея въ голов,- этотъ докторъ въ Ницц былъ правъ, у меня что-то въ сердц: оно не въ состояніи переносить ни муки, ни счастія!..»

X

— А, Гундуровъ, гд это вы скрываетесь, батюшка? вскликнулъ Духонинъ, завидвъ его въ дверяхъ столовой;- къ намъ сюда, скоре!

Онъ сидлъ верхомъ на стул, уже слегка возбужденный выпитымъ имъ виномъ, и препирался о чемъ-то со стоявшимъ насупротивъ его съ сигарой въ зубахъ дипломатомъ прозваннымъ «больнымъ попугаемъ» (онъ былъ какая-то родня Духонину). Кругомъ нихъ въ волнахъ табачнаго дыма то показывались, то изчезали внимавшія лица Чижевскаго, Факирскаго, Толбухина и Ранцева, безъ фраковъ, со стаканами въ рукахъ…

Дамы и пожилые люди вс уже разъхались или разошлись по своимъ комнатамъ, вслдъ за княгиней Аглаей Константиновной, за которою послдовали и Зяблинъ съ Шигаревымъ, хранившіе себя отъ излишествъ. Слуги кончали убирать со столовъ. На среднемъ, уже опростанномъ до-гола досокъ стол, уставленномъ стаканами и опорожненными бутылками шампанскаго, въ большой серебряной кострюл варилась жженка. Толя Карнауховъ, взъерошенный и красный, рзалъ къ ней тонкими ломтями ананасъ, сопровождая свое занятіе какими-то нецензурными куплетами, которымъ подпвалъ вторымъ голосомъ сидвшій рядомъ съ нимъ Свищовъ. Кругомъ ихъ кучились молоденькіе офицеры артиллерійской батареи, которыхъ командиръ ихъ, красивый полковникъ Шнабельбергъ, представилъ наконецъ посл спектакля хозяйк дома, и которые затмъ, отработавъ самымъ усерднымъ образомъ ногами въ танцахъ, чувствовали себя въ настоящую минуту, въ виду новой предстоящей имъ «сладости жизни», въ самомъ счастливомъ расположеніи духа… Огромный кусокъ сахара, уложенный на лезвіяхъ двухъ перекрещенныхъ сабель, ронялъ съ гулкимъ шипніемъ свои золотистыя капли въ пылавшій подъ нимъ ромъ, могильно-фантастическій пламень котораго страннымъ образомъ отсвчивался на весело взиравшихъ на него молодыхъ, оживленныхъ лицахъ. Одинъ Костя Подозеринъ со своею стерляжьею физіономіей, безмолвно и внушительно помшивавшій въ кострюл большою суповою ложкой, походилъ на какую-то каррикатуру Изидина жреца, совершающаго свои заклинанія при таинственномъ мерцаніи сіяющаго ему съ небесъ божества…

На противоположномъ мсту Духонина и друзей его конц стола помщалась другая группа, центромъ которой состоялъ блестящій петербургскій флигель-адъютантъ… Онъ попытался было посл ужина ускользнуть незримо изъ столовой, но его замтили. Неугомонный Водоводовъ кинулся за нимъ. «Mon cher, mon cher, куда ты? хриплъ и гоготалъ онъ, цпляясь за его рукавъ, — за компанію Жидъ удавился; тутъ, братъ, выпивка сейчасъ, и свои гвардейцы, Шнабельбергъ, Подозеринъ, я. Не чванься предъ старыми камрадами!..»

Анисьевъ безпрекословно вернулся назадъ. Онъ съ глубокимъ пренебреженіемъ относился въ душ вообще къ «камрадству» и въ особенности къ этому «Сеньк пустой башк,» товарищу его по выпуску, но далеко отставшему отъ него теперь по служб, и «фамильярство» котораго давно уже коробило его. Но тутъ былъ намекъ на «чванство,» — а этому, по его понятіямъ, «никакъ не надо было дать распространиться»… Но выработанному Анисьевымъ ad usum suum кодексу житейской морали можно было утопить «тонкимъ путемъ» служебное или общественное положеніе лучшаго друга, еслибъ этотъ другъ какимъ-либо образомъ сталъ теб поперегъ дороги, но слдовало, рядомъ съ этимъ, держаться строжайшимъ образомъ всхъ тхъ вншнихъ пріемовъ которыми обезпечивается званіе «добраго малаго» и «товарища,» столь цнимое въ томъ свтско-военномъ кругу къ которому принадлежалъ Анисьевъ. Анисьевъ почиталъ себя вполн въ прав смотрть на каждаго изъ сослуживцевъ своихъ какъ на пшку, годную лишь для комбинаціи того или другаго хода собственной его игры, но зазнаваться предъ ничтожнйшимъ изъ нихъ онъ не дозволилъ бы себ уже потому только, что въ этой черт «ближе всего сказывается un parvenu,» а быть почитаемымъ за parvenu онъ боялся пуще грома небеснаго…

А потому, какъ ни мало расположенъ онъ былъ теперь пить въ этой компаніи людей, отъ которыхъ онъ не могъ ожидать для себя никакой выгоды, ниже удовольствія, онъ сидлъ тутъ со Шнабельбергомъ, Сенькой, и присоединившимися къ нимъ всякими московскими свтскими господами и, растегнувъ мундиръ, но сохраняя всё то же сдержанное и изящное выраженіе которымъ неизмнно отличалась его придворная; особа, попивалъ шампанское изъ большаго стакана стоявшаго предъ нимъ, и повствовалъ, къ величайшей потх своихъ собесдниковъ, недавнюю пикантную исторію нкоей Florence, высланной изъ Петербурга за скандалъ учинённый ею въ одномъ изъ тамошнихъ театровъ.

— Гундуровъ, говорилъ въ то же время Чижевскій, зацпляя кончикомъ ботинки ножку сосдняго, не занятаго стула, и подвигая его къ подходившему къ нимъ герою нашему, — интересный споръ у насъ идетъ…

— О чемъ?