Четверть века назад. Часть 2

Духонинъ не угомонился между тмъ. Въ обыкновенной время онъ былъ всегда весьма сдержанъ, но вино возбуждало его къ спору и приставанію… Онъ вызвалъ Гундурова на новое преніе. Какъ ни поглощенъ былъ нашъ герой своимъ личнымъ чувствомъ, но это самое чувство подымало всего его и несло на какихъ-то побдныхъ крылахъ. Въ противоположность тому что дано было ему прочувствовать предъ выступленіемъ его на сцену подъ траурнымъ плащомъ Гамлета, внутри его звучалъ теперь какой-то могучій мажорный аккордъ, возбуждавшій въ немъ никогда еще не испытанное имъ досел въ такой степени сознаніе бодрости и силы…..

Неотступно стоялъ предъ нимъ обаятельный образъ княжны, шепталъ въ глубин его мозга ея тихій, проницающій голосъ, — и все настойчиве просилась наружу, искала вншняго мотива эта тайная музыка счастія, переполнявшая его душу… Онъ до сихъ поръ уклонялся отъ серіознаго препирательства съ Духонинымъ, ограничиваясь, какъ мы видли, шутливыми и поверхностными возраженіями. Но антагонистъ его коснулся основныхъ положеній той школы къ которой принадлежалъ Гундуровъ, называя ихъ, „произвольными“ и „не въ мру идеальными,“ и Гундурову сказалось внезапно что никогда еще эти положенія и этотъ самый „идеализмъ“ въ которомъ упрекали ихъ не были такъ дороги и близки его душ… Онъ весь загорлся на защиту ихъ. Горячія слова полились красно и свободно изъ его устъ. Онъ заговорилъ о „призваніи,“ объ историческихъ и бытовыхъ особливостяхъ русской земли, о блестящемъ період до-татарской, Кіевской Руси, онъ доказывалъ что съ перваго момента нашей исторіи указанъ былъ Россіи путь совершенно иной чмъ государствамъ Запада…

— Вы съ этимъ не можете не согласиться, говорилъ Гундуровъ, — не можете отвергать основательности нашихъ положеній…

— Это, то-есть, то что „Западъ гніетъ“, а мы цвтемъ и благоухаемъ яко кринъ сельній? спросилъ насмшливо Духонинъ.

— То, продолжалъ не смущаясь Сергй, — что въ основаніи западныхъ государствъ лежатъ — завоеваніе, вковая рознь племенъ, побдившаго и побжденнаго, борьба церкви съ гражданскою властью; въ основаніи государства русскаго — добровольно призванная народомъ власть, единство духа всей „земли“, и надъ „землею“ — непричастная дламъ мірскимъ церковь какъ высшая любовь… Любовь, повторилъ онъ съ невольнымъ повышеніемъ голоса и усиленнымъ блескомъ въ глазахъ.

— И застой, и болото, и мертвечина! горячо возражалъ Западникъ Духонинъ;- вся культура, вся цивилизація человческая вышли изъ этой борьбы, отсутствіемъ которой у насъ вы такъ кичитесь. Въ вашемъ „единств“, въ вашей „святости“ нтъ мста человку, развитію человческой личности! Ваша „земля“, ваша „община“, ваша „любовь“ засасывали или душили эту человческую личность въ продолженіе вковъ… *

— Мы говорили въ дни Батыя
Какъ на поляхъ Бородина:
Да возвеличится Россія
И гибнутъ наши имена![5]

отвчалъ на это Гундуровъ цитатой изъ стихотворенія только что написаннаго тогда, и пользовавшагося большимъ сочувствіемъ въ лагер къ которому принадлежалъ онъ. — Смиреніе — сила, примолвилъ онъ, выражаясь словами сказанными ему Линой въ первые дни ихъ знакомства, и счастливая улыбка пробжала при этомъ по его губамъ;- тотъ не пойметъ русской исторіи кто не разуметъ что сила эта легла въ основаніе жизни русскаго народа, что она составляетъ субстанцію его духа, его историческаго бытія…

Его прервалъ гудящій голосъ „Сеньки“ Водоводова, разносившаго стаканы со жженкой (слуги давно были вс отосланы):

— Mon cher, mon cher, господа, вкусите душеспасительнаго напитка!..

Капитанъ Ранцевъ воспользовался этимъ перерывомъ чтобы подойти къ нашему герою:

— Позвольте пожать вашу руку, молвилъ онъ восторженно сверкая глазами (у него также, у бдняги, пли въ этотъ вечеръ райскія птицы на душ); — никогда, могу сказать, не слышалъ-съ такихъ умныхъ словъ… а главное-съ, потому все правда… Смиреніе народа, любовь… „Святая Русь“, дйствительно-съ! заключилъ онъ, быстро смахивая рукавомъ сорочки слезу, нежданно набжавшую ему на глаза.

Гундуровъ пожалъ ему крпко руку, поднялъ со стола стаканъ жженки, и чокнулся съ нимъ, а затмъ съ Духонинымъ…

И снова загорлся споръ… Предметомъ его теперь былъ Петръ и „петербургскій періодъ русской исторіи“, безъ чего не могло обойтись въ ту пору никакое подобнаго рода преніе. Кружокъ слушателей тсне пододвинулся къ нашимъ пріятелямъ. Примолкъ самъ „Сенька“, опустился на стулъ и сталъ слушать, но сидвшій въ немъ дьяволъ гама и суеты поднялъ его съ мста черезъ пять минутъ и перекинулъ на другой конецъ стола, гд Шнабельбергъ, съ умиленіемъ въ чертахъ, доказывалъ отставному Подозерину что еслибъ онъ остался во второй гвардейской батаре, онъ еще въ прошломъ году произведенъ былъ бы по линіи въ штабсъ-капитаны, а въ ныншнемъ, вслдствіе открывшихся неожиданно трехъ полковничьихъ вакансій, „снялъ бы звздочки съ рогожки эполетъ“, то-есть попалъ бы въ капитаны.

— Ну, mon cher, захриплъ Водоводовъ, относясь къ Анисьеву. — Такія ужь тамъ умныя рчи ведутъ!..

— Кто это?