Четверть века назад. Часть 2

А въ Сицкомъ… Какое безмолвіе, какая тоска свили себ въ немъ теперь гнздо посл недавняго гама, смха, праздничнаго сіянія! Какъ пустынно и угрюмо глядли эти пышныя хоромы, по лощенымъ паркетамъ которыхъ кое-когда лишь разв безшумно проходилъ теперь полусонный дежурный офиціантъ, посланный бдительнымъ Витторіо спустить занавсы отъ солнца или смести насвшую на мебель пылъ… Изъ гостей оставался одинъ лишь Зяблинъ, каждый день впрочемъ заявлявшій о своемъ ближайшемъ отъзд, но изо дня въ день продолжавшій все также пить чай съ очарованною имъ хозяйкой. Сама она выходила изъ своихъ внутреннихъ аппартаментовъ лишь въ часы завтрака и обда; въ одни лишь эти часы видлась она съ деверемъ и дочерью. Невеселы и тяжелы для всхъ были эти трапезы, за которыми каждый сидлъ глядя въ свою тарелку, часто ни единымъ словомъ во все продолженіе ихъ не обмнявшись со своими сосдями, и прислушивался отъ нечего длать къ пустой болтовн князька «Базиля» съ его невозмутимымъ Англичаниномъ. Аглая Константиновна не то дулась; не то конфузилась, не смя поднять главъ на князя Ларіона; и отворачивая ихъ отъ Лины. Изъ-за стола вставали вс поспшно, какъ бы отбывъ обременительный долгъ, и тотчасъ же расходились каждый въ свою сторону. Князь Ларіонъ усиленно ходилъ, читалъ, здилъ верхомъ. Лина гуляла до устали и заигрывалась по вечерамъ Бахомъ и Марчелло; строгія вдохновенія которыхъ ладились съ невеселымъ настроеніемъ ея духа…. Между дядей и племянницей отношенія какъ бы вдругъ совершенно порвались: они не сходились, не видались, кром какъ въ часы общихъ трапезъ, тяжелыхъ и безмолвныхъ. Какое-то взаимное недоразумніе лежало между ними. Онъ, посл того разговора съ ея матерью, наружно какъ бы столько же боялся возобновленія прежней интимности своей съ Линой, сколько внутренно жаждалъ и томился по ней. Онъ ждалъ что она «подойдетъ» сама, сама почувствуетъ потребность тхъ прежнихъ, близкихъ, дружескихъ отношеній, «заставитъ его» возобновить ихъ. «Не пожертвовалъ ли онъ себя весь», не подарилъ ли себя, не общалъ ли «избранному ею» полное содйствіе и покровительство?… Княжна, въ свою очередь, чувствовала себя исполненною къ нему искреннйшей благодарности, и томилась желаніемъ выразить ее ему. Но какъ? Онъ казался ей мраченъ до суровости, онъ удалялся, не искалъ случая разговора съ нею. Она боялась сказать ему слишкомъ мало, или слишкомъ много, — все то же внутреннее чутье подсказывало ей что горячее выраженіе этой благодарности ея способно было бы только растравить ту рану которую, она знала, носилъ онъ въ себ съ первой почти минуты появленія Гундурова въ Сицкомъ… Она не старалась углубиться въ разгадку двигавшихъ его побужденій, она останавливалась на тхъ объясненіяхъ которыя самъ онъ далъ ей по этому поводу: онъ одинокъ, привыкъ, привязанъ къ ней, онъ видлъ въ ней свой «b^aton de vieillesse,» ему тяжела мысль потерять ее, разстаться съ существомъ близкимъ ему по крови, по чувствамъ, по симпатіямъ…. «Онъ добръ, дядя, благороденъ, онъ это доказалъ намъ теперь, разсуждала Лина, — но въ немъ, какъ во всхъ старыхъ людяхъ, есть своя доля эгоизма: онъ ршился теперь стать прямо на нашу сторону, но все же простить мн это онъ сразу не можетъ»…

И такъ шли дни, и какъ бы все дале и дале расходились они, «и какъ враги избгали свиданія и встрчи»…

Не весело, но и не мятежно было на душ Лины. Она врила, — она умла врить. Тяжко было для нея отсутствіе любимаго человка, и слезы невольно текли о немъ изъ ея глазъ, но она знала что онъ думалъ ежечасно о ней, какъ и она ежечасно думала и молилась о немъ, знала что она его увидитъ чрезъ извстный промежутокъ времени, и терпливо считала дни отдлявшіе ее отъ этой минуты. О боле дальнемъ будущемъ она загадывать не смла, но и не отчаивалась въ немъ, — она была уврена и въ себ, и въ Серг,- «да и не грхъ ли отчаяніе?…» Забвеніе въ которомъ она была какъ бы оставлена окружавшими ее не тяготило ея; въ настоящую минуту оно было дорого ей, напротивъ: ей были дороги это царствовавшее кругомъ ея людское безмолвіе, и ничмъ не стсняемая свобода долгихъ, размышленій, и одинокія прогулки по межамъ засянныхъ полей, куда обыкновенно направляла она шаги, исчезая какъ птичка среди высокихъ хлбовъ, и эта тишь, и ширь, и простота волнующихся линій русской, еще новой для нея, природы, о которой съ дтства мечтала она на чужбин и которая такъ близка, такъ родна была ея тихой душ. Ей слаще всего было среди этой природы, думать о Гундуров, вспоминать его восторженныя рчи, его страстную любовь къ этой дорогой имъ обоимъ родин, «безбрежной» какъ и то чувство которое соединяло ихъ «на вки» другъ съ другомъ…

Она возвращалась какъ-то домой съ одной изъ такихъ своихъ прогулокъ (былъ третій часъ пополудни), какъ вдругъ увидла на двор предъ крыльцомъ знакомую ей четверку караковыхъ. Сердце забилось у нея. «Неужели онъ»?…

— Кто это пріхалъ? спросила она насколько ей было возможно спокойне, входя въ сни.

— Господинъ Ашанинъ, Владиміръ Петровичъ, отвчалъ слуга.

— Къ кому?

— Къ ея сіятельству княгин.

Лина поднялась въ первый этажъ….