Чистый четверг

Этот поход несколько отвлек Таляна от мрачного обследования своего предательского лица. Но, к несчастью, «Тройного» не было, зато в аптеке были слепые, которые, удрученные отсутствием любимого оздоровительного напитка, купили тут же четыре пузырька «Шипра». Талян купил три и принес потирающему руки Василичу долгожданный праздник. Василич несколько засумневался на предмет «Шипра», но когда Толька уверйл его, что его слепые брали взамен «Тройного» этот одеколон, он окончательно успокоился: «Тады можно, проверено — мин нет, туды его в качель». Он открутил пробку, понюхал… Нет Петро, придется не нюхать, — сказал гость и, своротив свой огромный нос на бок, одним глотком булькнул благоухающий напиток.

Отец долго сомневался, но после того, как Василич потянулся за огурчиком, в одно мгновенье повеселевший и размягченный, он тоже решил дернуть.

— Талян, — приказал отец сыну, — давай, за кумпанию, — показав глазами на гостя, мол, не одного же его со свету сживать. — Да и Райке поприятнее будет с тобой цалаваться.

Бедный Талян постепенно из красного стал фиолетовым и от смущения, и от полной неожиданности букета только что выпитого «Шипра».

— Вот-вот, — подумалось Анатолию Петровичу. — И чего это я испугался этого проклятого Рояля. Если уж тогда мы не полегли, то уж теперь-то с моим опытом кинутого на грудь количества, тем паче. Петрович внутренне приободрился и уже с большим удовольствием окунулся в воспоминания того вечера.

Теплая волна прежнего чувства к Райке согрела его сердце. Действие «Шипра» было в некоторой степени непредсказуемым, обычно немногословный отец разговорился: ему захотелось поучить сына грамотному обращению с рыжей стервой Райкой. Половым воспитанем сына отец более не занимался ни до, ни после.

— Я те че хочу сказать, Талян, — неожиданно приосанившись и подкрутив прокуренные усы, хитро прищуриваясь и помаргивая, заговорил отец. — Девка — она тварь любопытная, на эвтом-то и надобно сыграть. Понял?

Талян и без «Шипру» не понимал этого, а уж под влиянием волшебного напитка, он вообще стал плохо соображать. Правда, третий пузырек пошел уже легче, но в голове тумана было больше, чем в парной.

— Да-да, — змеино дыша «Шипром» поддержал закадычного друга Василии. — Во-во, слухай отца, он был большой специалист по эвтой части. Последние слова он произнёс шёпотом, чтобы не услыхала мать, но его шепот был слышен и в соседнем подворье. На что хозяйка заметила: «Чему бы умному парня научили, жеребцы…»

— Ты матерю не слухай, — настаивал разогревшийся отец. — Я тебе вот какой приемчик хочу сообчить… — Отец зашептал горячо на ухо обалдевшему Таляну: «Ты энто, — он несколько замялся, — ты приучай Райку руку так незаметно к причинному месту поближе класть. Понял? Знаешь, сынка, живое оно всегда вызыват живой антирес». Отец многозначительно поднял прокуренный палец. Талян даже представить не мог такого поворота дела с Райкой. Он рядом с ней вообще немел, глупел, коченел.

— Вспомнится же такое, — с неожиданной теплотой подумал Анатолий Петрович. Возможно от обезвоженности, вследствие многочисленного промывания, но на Анатолия Петровича накатила расслабляющая сентиментальность. Он еще раз выглянул в окно, увидел блаженно окуривающегося своей «ПРИМОЙ» Дмитрича. Он все так же был похож на его отца. На глаза Петровичу даже слезы навернулись. Неожиданно он сбросил с себя свой красный бархатный халат, вспомнил, где его старый спортивный костюм, нашел его где-то в кладовке.

— А может, отец и был прав, — подумалось ему, — не жил бы я сейчас с этой… он с ненавистью посмотрел на портрет, написанный в стиле Ренуара, на котором была изображена его жена, дочь первого начальника гарнизона, куда он приехал после военного училища.

Петрович подошел к картине, глядя из под насупленных бровей на эту чужую женщину. Он прожил с ней столько лет, породнился благодаря детям, но так и не смог полюбить, так и не сумел забыть той рыжей Райки, в которой, видать, так и не вызвал живого интереса.

Талян тряхнул головой, откинул золотистую прядь со лба… Улыбнувшись, Петрович погладил лысину и неожиданно для себя самого крикнул Дмитричу: «А где там твоя, мать ее туды и сюды, наливочка!»

И был мне сон…

Аксинья проснулась на остывающей печи, продолжая улыбаться. Она перетекла сознанием из сна в розовую дымку раннего рассвета и опять в сон. В нем было так же розово и уютно, как в ее чистой избе в утреннем освещении. Боже мой, какие молодые и хмельные чувства, перепутав ее иссохшее и больное тело с чьим-то молодым и сильным, залетели в предутренние мгновенья в ее сиротливый дом. Давным-давно она жила одна в этой все еще большой и крепкой избе. Да что там в избе, во всей деревне их осталось несколько товарок. В молодости они никогда не дружили между собой. Да и молодость у них у каждой была в разное время: у Аксиньи как раз накануне войны, а все ее нынешние подружки поспели в невесты после войны. Поспеть-то поспели, да их женихов на себе женила война.