Чистый четверг

Одна только Дарья вышла замуж за безногого инвалида,! которого сама же и привезла из города на подводе с пустыми бидонами. Он сидел у чайной, когда она подъехала, чтобы купить лампасеек к чаю. Грязными руками безногий солдат скручивал самокрутку. Он хотел было) прикурить, но в этот момент увидел Дарью и застыл с открытым ртом, глядя на нее с таким жарким и нескрываемым восторгом и восхищением, > что она, и без того разгарчивая, запылала до слез. Ей почему-то страшно было проходить мимо него. Казалось, что, если он вдруг протянет руку и…схватит ее, то ей не решиться оттолкнуть его от себя, как бродячего! пса. Дарья долго колдовала вокруг подводы, зачем-то передвигала пустые бидоны, но потом решительным шагом направилась к крыльцу чайной, косолапя от смущения по уходящей из-под ног земле в разношенных кирзовых сапогах. Когда она поравнялась с калекой, тот вовсе даже и не поднял рук, а вдруг беспомощно и доверчиво, именно] по-собачьи, прижался лохматой головой к ее ноге и застыл от собственной смелости. Самого его, давно ничейного, охватило странноеощущение: вот оно, его счастье, вот он, его ДОМ и его ХОЗЯИН.

Дарья хотела было оттолкнуть его немытую голову от себя, но вместо того зачем-то схватила его на руки с невесть откуда-то взявшейся силой и понесла к подводе.

Почему Аксинья вспомнила именно сейчас об этом? Ведь сон был вроде не о том. И все-таки о том…

Этот единственный послевоенный жених не обрадовал родителей невесты. Ох, как же выла мать Дарьи, когда та привезла! зятька. Но ни слова не сказала своей красавице-дочке, помогла внести в избу, сама его вымыла в корыте, а вечером пригласила баб, спроворили всем миром стол. Вот тогда Аксинья и достала свое свадебное платье, которое она сшила, но которое так и осталось ненадеванным, и отдала его невесте. Только за столом все рассмотрели умытого жениха Василия и красоту Дарьи-невесты. А он и на самом деле был красивым парнем — этот приемыш. Он был пьян без вина от неожиданного счастья, сидел и улыбался своими белоснежными зубами.

Какие они оба были красивые и чистые. Из-под стола не видно было пустых штанин. Кудрявый синеглазый жених, которого бил озноб счастья, сидел торжественно и прямо. Невеста нервно перебирала косу постоянно поправляла на груди оборочки на розовом крепдешиновом шитье Аксиньи. Она словно во сне брала рюмку с красным вином из калины, ставила на стол, забыв пригубить, и лишь иногда, справившись со смущением, взглядывала в синий огонь глаз Василия. Щеки ее, и без того пылающие, вспыхивали так, что Дарья почему-то испуганно прижимала руки к ним, чтобы чуточку пригасить пламя. А бабы пили вино, подшучивали над женихом и невестой, желали им кучу детей, чем доводили Дарью почти до обморочного смущения. Бабы-страдалицы умильно смотрели на эту пару и пели, и плакали об их судьбе-судьбинушке и об своих печалях-горестях неизбывных. Ах, каким огромным было счастье этих молодых и каким долгим: день, вечер, нооооочь и рассвет.

— Вот оно, — подумала Аксинья, — к чему это я приплела Дарьюшку, ах да… мне самой приснился сон. Аксинья улыбнулась, а потом стала серьезной, словно открылось ей что-то большое и главное, словно она вдруг проснулась окончательно, стряхнув и сон, и чужие воспоминанья о чужой, невесть зачем ее посетившей памяти.

Недолгим было счастье Дарьи и Василия не потому, что не удалась совместная жизнь, а потому, что догнала Василия ненасытная женихолюбивая сладострастная старуха-война. После рождения второго ребенка Дарья стала молодой вдовой. Осколок, о котором не подозревал даже сам Василий, осиротил их дом.

Аксинья затрясла головой, стараясь стряхнуть одолевающие ее воспоминания о нынешней задушевной подруге. Она точно так же хотела забыть и собственный розовый сон, который был так радостно хорош, что было за ним что-то пугающее. То, что она уже прочитала сердцем, не хотела понять головой.

Аксинья привычно согрела воды, накормила кур, заговорила с коровой Зорькой, нежно обмыла ей теплой водой вымя. Зорька была такой ласковой и родной, что, если бы это не показалось смешным и нелепым ее товаркам, Аксинья держала бы ее в собственной избе. Она еще теленком привязчиво ходила за хозяйкой, стараясь лизнуть руку, ногу.

— Ну че молчишь, сказала бы что-нибудь? — спросила Аксинья свою кормилицу.

Зорька замычала и повернула голову, чтобы увидеть хозяйку.

— Ишь, захлопала своими кареоками, — нежно проговорила Аксинья, погладив Зорьку по крутому боку. Уж такая досталась умница, что порой хозяйку оторопь брала. Некоторые бабы все как-то ухитрялись, чтобы корова хвостом не помешала, не натрусила бы сору какого, а эта приспосабливалась так, что при своей неповоротливости ни разу не причинила Аксинье неудобства.

— Как спалось? — опять уходя от воспоминаний о собственном сне, спросила Аксинья.

Кося огромным глазом, опять промычала Зорька и переступила своими крупными ногами так, чтобы Аксинье стало удобнее.