Чистый четверг

— А как не хватит, хватит, — спокойно и с тихой улыбкой согласилась та. Наталья ждала продолжения, но мать молчала.

— Видать из уважения к главе дома, к отцу детей, — ответила она сама себе мысленно.

А потом неожиданно для себя Наталья спросила: «Мамань, а ты как вышла замуж, по любви?»

— А как же ишо? — удивилась Дарья. — Неужто таку, как я, силком утолкаешь! — Она неожиданно громко и звонко засмеялась. «Его, моего-то, знаешь, как дразнили?» — спросила она, хитро и ласково посмотрев на сношку.

Наталья знала, что Филипыча до сих пор кличут за глаза Дирижабль, но она слукавила, отвела глаза и пожала плечами, мол, откуда мне знать.

Сказать по правде, так ей кличка казалась бессмысленной, какой же он дирижабль, цыпленок мокрый, а не дирижабль.

Дарья ополоснула руки и присела к столу, смахнув несуществующие крошки, показала Наталье, чтобы и та присела.

— Мой-то, как из армии вернулся, так и стали за ним замечать странность одну. В овраге, знаешь, у трех берез, какие-то железяки, ну там шурум-бурум всякий стал туда стаскивать, а пацаны — народ дошлый, так вот они и разнюхали, что Струков воздушный шар стал строить. А Ивана как-то у нас в деревне никто всерьез не воспринимал.

Наталья увидела, как порозовело и помолодело лицо свекрови.

— Ты же знаешь, там, за болотцем у нас луга заливные уж больно хороши, а сено оттуда доставить невозможно, так Струков решил дирижабль сделать, чтобы сено оттудова перевозить, — с улыбкой рассказывала Дарья.

Наталье легко было угадать в ее немолодом уже лице лицо девушки. Так странно и неожиданно было это превращение…

— А мне он проходу не давал. Я на утреннюю дойку, он — с ведрами навстречу, я на обед — он опять, здрасте пожалуйста, — навстречу. Слышу, его мать-то уже ругается, чего, мол, взялся двор заливать, уже за бурьяном дома не видно. А он одно, таскает воду, чтобы к нашему колодцу прийти, значит…

— Да я и мысли себе не могла допустить, чтобы он и я… А мать мне говорит: «Дарья, чой-то Дирижабль у ворот наших крутится, ты бы наладила его от двора, а то смеются соседки — чего с зятьком делать будете, ай в кармане Дарья носить станет!»

Наталья сама себе удивилась: ей стало жалко того маленького Филипыча. Ей показалось, что она увидела или почувствовала где-то в сумеречной глубине то ли сердца, то ли мечты очень похожего на Филипыча ее сыночка, того, который обязательно родится и будет таким же шустрым, как дед. Она впервые испытала к Филипычу родственные чувства и поняла, что часто шумит он, возможно, храбрясь и петушась для внушительности.

— А в нем ничего акромя характеру-то и не было. Нет, вру, Натушка, было в нем то, чего я не встречала ни в одном богатыре, что около меня увивались в те времена.

Дарьины глаза подернулись каким-то туманом нежности.

— Он, знаешь, с мечтой, с выдумкой был. Помню, весна была в том году ранняя, а сирени, как ни в один год, видимо-невидимо. Я где-то обмолвилась, мол, жених букет бы принес… А утром просыпаюсь, окно открыто и ничего понять не могу: в палисаднике у меня три огромных куста сирени: один — белым цветом холодит, второй — сиреневым светится, а третий — розовый, как невеста в крепдешиновом платье. Откуда он их притащил, как уж ночью садовничал? Сама не знаю, отчего, но заплакала я, и к матери: «Мам, пойду я за него». А уж когда он и правда шар сделал, и тот полетел, а на шаре красными большущими буквами было написано «Дарья», тут уж я и дождаться не могла, как он сватов зашлет.

Дарья замолчала, подняла глаза на сноху, улыбнулась и добавила:

— А и не жалею. Не смотри, что росточком мал, а в нем стержень мужской, характер — кремень.

— А еще он мне стихи писал, — добавила она и достала из-за портрета мужа тетрадный листок и прочитала, вернее наизусть рассказала:

Я тебя люблю, как жизню свою.
Даже еще сильней, как десять жизней.
«Брошу розу на березу — птицам на питание.
Больше нечего писать — с этим до свидания».

— А руку на тебя поднимать он так и будет, — не удержалась все-таки Наталья, не в силах забыть сегодняшней обиды за свекровку.

— Да он только размахивается широко, а уж бьет-то — гладит.

— А хоть и гладит, а унижение перед людьми? — не уступала Наталья.

— Бывало, девонька, что обида меня забирала, особенно, как помоложе была…

— Ну и ты что? — с нетерпением спросила Наталья.

— А ниче, — все так же спокойно ответила Дарья. — Неможно!

— Ему, значит, можно, а тебе неможно? — опять со слезой от несправедливой ситуации всхлипнула Наталья.

— Неможно, — спокойно ответила Дарья, вставая, как бы давая понять, что посудачили, и пора за дело. И уже, выходя из комнаты, добавила: «Убью ишо ненароком».

Федька-Ананас