Чистый четверг

Было это, бабоньки, давным-давно, я еще юноточкой была. Иду я как-то, а у нас тамака, у речки, мост есть. Коровушки мои на кряжу все рассыпались. Ходят голубушки, едят. Так в воздухе спокойно, мирно. Я одна не боюсь: каждый кустик знаком. Сумочка у меня, батожок в руках, вичка, перешла через мосток, а из лесу человек идет. Так, ничего особенного, старой старичок. Рубашечка на нем пестренькая, синенькие старые штоники. А на шее, на груде-то повешена вот такая цепочка, а на конце-то кистка, таусиная такая цветом. Пошел он ко мне, а пока лица его было не видать, так мне и ничего, а как подошел поближе, так меня вроде сумление какое стало разбирать. Брови у него кустистые такие, мохнатые, навислые, а глаза хоть и глубокие, а синие, как огонь синий.

— Что, девонька, пасешь кормилиц? — вроде ласково спрашивает, а глаза смотрят остро, взгляд прямо все нутро перевернул.

Он с шеи-то снял подвесочку. Табак-то, ишь, курить начал. В его подвесочке у него кисет ли че ли. Начал он дым пущать на меня, а мне неловко, ведь старой старичок, чтобы как-то отпрянуть от дыма-то, а у меня уж и голова стала кружиться.

Я уж и не удивляюсь, что он мне говорит этак ласково, да по имени меня прямо и называет, мол, Каташа. Этак-то меня маменька только и звала, а мне от дыма ли че, вроде так и надо, что он меня знает.

— А видела ли ты, девонька, где камень, а на камне том след такой большой, то ли человечий, то ли и нет?

— Ой, — дак я говорю, — милый мой, ведь далеко он, за рекой, дединька. А с ним такая ли чуда-кудасия сделалась: подскочил он, буркалами на меня зырк из-под бровей, да и говорит: «А где это ты, девонька, его видела, а ну покажи». Да потом как-то вроде утих, обмяк, да и говорит:

— А ты не боишься в лесу-то с коровами? Лешака-то не боишься? — да опять синим огнищем на меня так и полыхнул из-под бровей.

А я хоть и робею, да форс держу: мол чего бояться, я ведь крещена.

— Крещена-то крещена, а крест при тебе ли.?

— А как же без креста-то при нашем деле, — отвечаю я и крестным знамением себя и осенила, а потом крест-то, папенька мне выточил такой красивый, липовый, да и поцеловала. А старичок вдруг словно растаял. Ин глядь, а он уже через мосток, да машет мне, мол, тамака ли. Я ему только головой трясу там, мол, там, а у самой ноги стали от страха отниматься. Не иначе, как сам шелихан-еретик со мной шутки шутит. Хорошо еще вички в руках, так бы и не добралась до дому.

— Да и все бы, бабоньки мои, ничего, да только сталось так, что вышли мы с моими буренушками по утреннику, да и тихонько к лесочку так и бредем. Все вроде бы так, как прежде, да вдруг перестала я местность-то узнавать. Вроде бы все то же, да никак узнать не могу, никак не пойму, где это я, что со мной. Глядь, а впереди камень, этакой валун, а на нем след. Не иначе, как при начале света, пока еще все было теплым, только сотворенным, ступил на этот камень какой-то страшный нелюдь, из-под земли вырвавшийся.

Смотрю, а навстречь мне мой знакомец — старой старичок, да вроде и тот, и не тот, на нем така одежа: рубаха шелкова, штаны плисовы, сам вроде как моложе стал, а потом прямока на глазах молодеет, да хорошеет.

— Выходи за меня, невеста моя разубранная. А я застеснялась вся, кака я разубранная, коли сарафан хоть и чистый, да штопанный перештопанный, ноки босые все в цыпках от росы, да от пыли дорожной, да только начинаю смекать, что вроде бы как и вовсе не боса я. Да, глядь, мать честная, а на мне платье парчовое, шарф шелковый, на голове кокошник.

Из-за поворота тройка черных коней летит, из-под копыт искры летят, останавливается тройка, как вкопанная, перед нами. И уж не старичок, а молодец-красавец берет меня за руку и на коляску помогает подняться, а я как завороженная ни рукой ни ногой по своей воле двинуть не могу. А из лесу тройка за тройкой, а на них народ веселый хмельной едет, песни поет, да все какие-то странные песни, вроде бы как не наши. Вот тут-то у меня сердце и зашлось: точно — это щелиханы-еретики. Люди старые сказывали, что издавна в наших местах эти самые шелиханы не работали, лентяки, только по лесу ездят. Нас, ребят, ими пугали: мол, такие у них рога, лешаки они, мол, смотри, чтобы шелихан не унес.

А вы сами, бабоньки, знаете, что с молоду я была видная девка, к нам на посмотр ездили парни из дальних сел на меня посмотреть, хоть и небогаты мы были, но уж своими руками что вышить, что кружева сплести, так в нашем роду все мастерицы. А однажды к нам за околицу странная тройка принеслась, в ней ездок был, да вот он-то прямо передо мной и остановил тройку, как вкопанная она встала, даже в землю копытами врылась, а парень красивый, но пасмурный какой-то глухим таким голосом сказал мне: «Моя будешь!» И умчался в минуту. А у меня прямо сердце от страха и тоски зашлось.

Сижу я рядом с возницей таперича-то, насилу решилась глаза поднять, а рядом со мною как раз этот парень и есть.