Чистый четверг

Тут-то я и вспомнила, что оставила свой крест на полочке в бане и еду я как есть незащищенная от шелиханов, и не знаю, куда они меня везут, что с моей бедовой головушкой будет, а пуще всего страсть берет, что с душенькою моею будет.

А тут как загудело, как загудело, ветром по низу пошло, ветром по верху помчало. Ах, ты, бедова голова, — думаю я-то, — таперича пришла погибель тебе. И нашло на меня такое ли шалое, такое ли бедовое состояние.

— А, — говорю я своему «жениху», — давай-ко я тебя прокачу. А ветер все сильней, лес гудет, как зимою в трубе, дорога ровно вдвое шире стала. А шелиханы от этого воя только веселее становятся, сами загудели, загундосили, а что гнусавят, так и не понять. А мне уже и не страшно, а как-то отчаянно.

Выхватила я у него из рук вожжи-то, встала, ветер чуть с ног не сбиват, а я стою, только сарафан мой парчевый колоколом вкруг меня бьется и несусь я по дороге, словно бы и не знакомой, хотя ноженьки мои каждый камешек по ней помнят, не однажды сбивала я босые о камни эти. Летят наши кони, аж пар от них валит. Глянула я на синеглазого… Вот ведь, бабоньки, где погибель наша, где искушение, как сильна нечистая сила. Я такой красоты среди живых-то парней и мужиков не видывала сроду. Волосы смоляны, кудри до плеч, брови соболиные. А глаза полыхают сияющим огнем, да так ли сладко, умильно смотрят, что мне уже вроде бы и в радость вот так мчаться невесть куда с ним, только бы он вот так смотрел на меня, а да что там смотрел, мне уж приголубиться к нему захотелось, чтобы он меня своими сильнющими руками приласкал, обнял бы, да покрепче. От этакой-то шальной мысли я прямо-таки чуть не выпала из коляски, хорошо «женишок» придержал. А руки у него и вправду сильные, так меня жаром и обдало. Я-то еще и не целована была, хотя у моих погодок иных уже и детки народились. Да кому ж я была нужна из наших, деревенских, из самой бедной семьи, да и сказать по правде, таперича-то уж чего, дело прошлое, побаивались ребята красоты моей, что прямо-ка в глаза так и лезла, так и прыгала. Правду бают, для чужих глаз брать бабу — себе на заботу. Я уж и стеснялась, что Господь так меня в жизнь пустил: красавицей-оборваной.

— А весело, куда как весело, вот так, с мил дружком мчаться на край света, — мелькнула мысль, а потом так и закружилась, завихрилась вкруг этого слова: «край света, край света, край света». Вот туг-то только и напал на меня ужас, словно в тьму кромешную несли меня кони те, змеи-лебеди. Крестдор, — вспыхнуло где-то в уже одурманенном мозгу. Натянула я вожжи, да и повернула на развилке влево, а потом как начала хлестать коней, как ополоумела, а этот-то, слева, только смеется, да подначивает меня, мол, еще давай, еще.

Тут впервые стал он мне чуть ли не гадок. И зубы у него пеннобелые и губы кровавокрасные и глаза полыхающие синие. Я-то и рада, что он еще не понял меня и рада стараться, хлещу коней…

…Бабоньки давно забыли про чай, открыв рты слушали небылицу Катерины Хроменькой. Так вот прожили столько лет вместе, все за ее хромотой вроде бы и не видели ее красоты. А, может, по женской хитрости не хотели замечать этого, а сейчас и впрямь остолбенело смотрели на ее все еще красивое лицо. А может потому и не помнили его, что она его всегда словно прятала, от чужих глаз, как от солнца, платком прикрывала. Только, когда она стала хромоножкой, взял ее вдовый солдат.

— Ну, а когда он что-то стал смекать, так уж и поздно было, — спокойно и с улыбкой продолжала Катерина-хроменькая. Я как птица взмахнула руками, да на всем скаку так прямо и прыгнула к кресту, что у дороги стоял. Его так и звали Крестдор. Теперь тамака деревня такая — Крестдор, а самого креста уж и нет. Это монах один шел на богомолье, да и помер в дороге, вот ему и поставили крест. Я и боли не почувствовала, мне было чуть, что я и не упала, а как перышко опустилась к подножию распятия, которое выточила чья-то добрая рука на кресте монаху. Глаза закрыла, да крестными знамениями одно себя осеняю, да к кресту прижимаюсь, обнимаю так крепко, что только с руками, если только оторвать, а сама все молитвы, которым бабенька научила читаю.

На рассвете нашел меня пастух из соседней деревни, а у меня нога распухла, вся синяя: поломала я ее. Так в беспамятстве меня домой и привезли. Едва отходили. С тех пор я никогда не снимала крестика с шеи, — закончила свой рассказ Катерина.

Бабы задышали, задвигались, как по мановению светлому какому осенили себя крестным знамением; которая потрогала, которая поцеловала защиту свою, а потом все как-то притихли и чинно, и благостно допили душистый чай с богородской травкой. Да будет всегда с нами крестная сила!

ПОВЕСТЬ

Анна Степановна

Глава 1. Кириха

Нам, детям, было непонятно, почему взрослые по каким-то необъяснимым причинам скрывают свою радость по поводу приезда к нам далекой, а вообще-то, не такой уж и далёкой родственницы — Анны Степановны Кириной. Она была женой дедова брата. Родными они были по матери, но от разных отцов, и это не мешало им быть самыми настоящими братьями.