Чистый четверг

Помню я эту мойку. Мне казалось, что глаза у меня вылазят из орбит и вот-вот лопнут. Мои родные дядьки накошмыряли двоюродному братцу за свою любимицу, но к вечеру Шурке удалось с ними примириться, угостив их всех папиросами «КАЗБЕК» за сараями. Я, несмотря на самый большой урон во всей этой истории, с красными глазами и распухшим носом, стояла на шухере, как говорил Шурка. Таков уговор, они ведь, когда с Шуркиной помощью расшатали замок в сундуке, где бабушка держала конфеты, честно давали мне две, а себе брали по одной. Было у нас взаимопонимание, что там и говорить…

Вот и сегодня Шурка что-то жарко рассказывал, а мои дядьки смотрели на него такими же синими фамильными глазами, как у деда и вообще у всех КИРИНЫХ. Непутевый курил как-то по особому перегнув папиросу, то и дело сплевывая. Мои дядьки, как ни скрывали этого, смотрели на него с восхищением. Где был тот испуганный воробей, которого я вчера ночью видела заплаканным? Это был герой! Он, пока добрался до дома дядь-Коли, как он скороговоркой говорил, перекидал кучу гадов, которых он тааак отделал, что… Шурка иной раз вворачивал такие словечки, за которые однажды дед обещал своим сыновьям разорвать рот до ушей. Дядьки мои иногда вспоминали обо мне и шипели на непутевого: «Татьянка здесь, ты че?»

Шурка сплевывал особенно картинно и отдавал команду: «А, чернявая, а ну, марш на десять шагов,» — и доставал невесть откуда припасенную для меня карамель в фантике. Я брала карамель и честно отходила на десять шагов, но потом постепенно приближалась незаметно, чтобы услышать очередной Шуркин рассказ о его подвигах. Мне нравилось на него смотреть. Он был и похож, и нет на моих дядьев. Общими у них, пожалуй, были рост и глаза. Но Шурка, как я теперь понимаю, был как-то картинно породист, утончен. Он больше всех своих сестер и братьев походил на Анну Степановну.

Думаю, что и глаза-то я отмывала, чтобы стать хотя бы чуточку похожей на Непутевого. Каждое его движение было от природы (а возможно и от породы) необычайно пластичным. Мать любила Шурку больше всех своих детей, возможно, и потому, что он был самым младшим, а возможно, чувствуя такое сходство и родство натур, которое даже мне было понятным и заметным. Шурка был жизнелюб, как и мать. Он также радовался каждому мгновенью своей жизни, был музыкален и патологически необидчив. Щедрость его тоже была фантастической. Даже когда Витька, мой средний дядька, восхитился его портсигаром с виньетками и с какими-то надписями, Шурка небрежно бросил его брату: «Нравится — держи». Таким он был во всем.

Сегодня, накормленный, умытый и солнечно-счастливый, так как с дядь-Колей ничего и никого не боялся, он уже давно спал, и — я была уверена — улыбался. Он всегда улыбался во сне, улыбался, когда просыпался.

А дед с бабой не спали, шептались. Дед был расстроен и возбужден, порою начинал кашлять и говорить слишком громко, бабушка его останавливала, но сама забывалась и начинала говорить почти вслух.

ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР деда и бабушки

— Возьми Шурку к себе в путейские рабочие, — уговаривала бабушка. Пропадет ведь пацан. Вот и из школы ушел, учился-то хорошо да кто-то там что-то пронюхал…

— У них там пронюхали и у нас пронюхают, — угрюмо и предупреждающе прошептал дед.

Брат за брата не в ответе, — недостаточно уверенно проговорила бабушка.

— Это, если брат не враг народа, — закашлялся после непонятных слов дед.

— А он-то, знаешь, что учудил, — с нескрываемым любованием безрассудной Шуркиной храбростью продолжала бабушка, — ему, как директорская дочка на дверь указала, а Степановна-то говорила, что он с первого класса в нее был влюблен… — бабушка сочувственно вздохнула. Мне хотелось спать, но больше хотелось узнать про своего двоюродного дядьку.

— Так он и на двери дома, и на школьной форме краской написал: ВРАГ НАРОДА № 2, — продолжала бабушка.

Дед закашлялся и так долго и мучительно кашлял, как никогда.

— Я вот его выпорю, этого врага, да отправлю к его ненормальной дворянской матери… так ее мать.

— Пропадет он, — обреченно как-то проговорила бабушка, и по шуму я поняла, что она взяла подушку и ушла от деда на диван. Это было крайней степенью их разногласий. Мы, дети, не любили этих «разводов»; быстрая на расправу баба Мария отыгрывалась на наших спинах, а вернее на том, что было расположено чуть ниже.

Глава 3. Верка