Чистый четверг

Анна трудно возвращалась к жизни, да надо признаться, что она и не хотела возвращаться. Там, в ее снах или бреду, она была ребенком. Утром ее будила мама, которую обожал такой серьезный и всеми уважаемый папа. Там была няня, которая, одевая ее, не могла налюбоваться, надышаться своей душечкой, красавицей, ягодкой, рыбонькой. Няня целовала ее локоны, пальчики и так безыскусно и преданно любила, что была незаметной, как воздух, которого не замечаешь, пока он есть. Возвращаться в разрушенный мир Анна не хотела. Здесь всюду было темно, свет и тепло остались там. Она вынырнула из этого света и тепла и почувствовала на лбу руку… Нет, это не была мамина маленькая, блаженно дорогая рука, не была эта рука и пухлой рукою няни Вари.

— Где я? — прошептала еле слышно Анна.

— Все хорошо, вот и славно, вот и хорошо, вот и славно, — непривычно потеплев своим обычно хмурым лицом, бессмысленно повторял одни и те же слова Василий.

Анна с недоумением, а потом со страхом взглянула на незнакомца, который с такой нежностью, напомнившей ей нежность няни Вари, смотрел на нее…

Девочка ожила, но, судя по всему, жить не хотела. А он, Василий, очень даже хотел, чтобы она жила. Он хотел не только, чтобы она жила, но чтобы ее жизнь была как-то связана с его жизнью, да просто даже была его жизнью.

— Что со мной? — спросила она наконец, начиная осознавать себя и вспомнив, что этот человек согласился отвезти ее в Оренбург.

* * *

В Оренбург она приехала уже женой Василия. Случилось это просто и естественно.

Василия любило начальство, любил сам Фрунзе, потому-то доносы, что он на глазах у своих бойцов вез девицу в своем вагоне, никаких серьезных последствий не имели, тем более, что Василий женился на Анне. Правда, Фрунзе сказал ему, что мог бы жениться на девке из своего села. Но, поскольку вскоре родилась у них дочь, разговоры сами собой стихли.

Василию никто не был так нужен, никто не был так дорог, как эта смешная, открытая и наивная девочка из чужой, раньше враждебной среды. А среду лучше было считать враждебной, ведь, не вызвав в себе чувства ненависти, невозможно было почитать за праведное дело то, что скрывалось за словами: «Весь мир насилья мы разрушим…». Для разрушения нужен был кураж, кураж человека, который должен был подпитываться ненавистью. Появление Анны пробило брешь в его непримиримости. Возможно, сам того не сознавая, Василий всю свою жизнь с трепетом восхищения, с удивлением и потрясением смотрел на тех, к кому никогда не осмелился бы подойти, — на барышень. Они были какие-то другие, непонятные, очень притягательно интересные, и даже мысленно он не мог бы вообразить себя рядом с какой-нибудь из них.

Анна полюбила этого человека, который так же был для нее чужим, непонятным и по языку, и по несдержанной взрывчатости, непринятой в ее среде. Она с радостным удивлением принимала его шалую, нежную и трогательную любовь. Эта любовь защищала ее от тоски по утраченному.

Хозяйство она вела странно. Вернее, никак не вела. Но всегда с веселой радостью бросалась делать то одно, то другое, ощущая себя так, как порою в детстве, Когда она просила Лизоньку-душечку разрешить ей чуточку помыть пол, или на кухне разрешить убрать, пока не видит мама, почистить картошку или порезать капусту. Тут никто не запрещал ей делать этого. И она носилась по дому, взвихривая его и доводя до какого-то неохватного беспорядка.

— Васенька, — кричала она мужу, когда он был дома, — смотри, я уже почти полкартошки оставила, — показывая ему, что осталось от очищенной картофелины. Он же удивлялся себе. Его покойная жена была прекрасной хозяйкой, а в этом сумасшедшем доме он был так непривычно счастлив от беспорядка. Он обожал жену, любил детей, которые появлялись один за другим.

Василий перемывал, перестирывал, перечищал, пере… и любил до замирания сердца эту веселую пичугу. А по вечерам, когда его ловкие руки успевали навести хотя бы мало-мальский порядок, просил ее петь ему. ЕЕ голос был еще одним его потрясением. О голосе Анны Друбецкой знал весь Петербург, а она пела ему, самарскому крестьянину, и ни разу не была так счастлива, как сейчас, от слез, с которыми он ее слушал.

* * *

Они были просто счастливой семьей. Они были просто очень счастливой семьей.