Чистый четверг

— Здравствуй, мой единственный, — по складам читал охранник письмо. — Мои губы шепчут твое имя: Василий, мои губы ждут привычного прикосновения твоих губ. Так было всегда, когда мы были рядом и я произносила вслух, а порою даже про себя, твое имя, ты это не только слышал, но и чувствовал и тут же целовал меня, словно в благодарность… Я порою задумываюсь над тем, за что судьба меня так наградила тобою, твоей любовью? Как она не похожа на то, что я представляла в своих девичьих грезах. Это так же не похоже, как не похож рисунок акварели морского пейзажа на само море. Еще там, в вагоне, после болезни, я поняла, что это ты меня выходил, что это ты меня отпаивал отварами, переодевал, ухаживал за мной, я поняла, что была вся в твоей власти… Едва придя в себя, я впервые осознала волшебное чувство этой власти над собой, и сердце мое оборвалось. Когда я посмотрела в твои глаза, в которых была такая земная, такая безграничная нежность, мне, тогда еще барышне, было уже дано понять и прочитать это. А что самое странное, не испугаться и ответить, еще полумертвой, еще не совсем здоровой, но уже ответить своим сердцем на твой взгляд.

Это был великий грех, что без Божьего благословения я стала твоей женой, что без Божьего благословения мы стали с тобой единой плотью, что без Божьего благословения родились мои дети, но, я полагаю, что ты знаешь: я все-таки окрестила их всех, дав им если не право родиться в венчанном браке, то хотя бы Ангела Хранителя.

Но ты также должен знать, что с первой же минуты, как я тебя встретила на перроне, как только ты посмотрел на меня, я уже поверила тебе.

Анна тупо слушала письмо, которое читал при ней разомлевший страж. Она вдруг поняла, что такого письма она больше не смогла бы написать никогда, что она словно бы очнулась от летаргического сна. Ей даже было любопытно услышать, что могла написать та Анна.

— Я помню твои руки, мои руки помнят твое тело, твои волосы, мои губы помнят твое лицо, твои ресницы, твои брови, твои губы. Когда я пишу это, моя голова начинает кружиться и мне опять и опять хочется этого дурмана — счастья. Я хочу быть рядом, я хочу чувствовать себя рядом с тобой, перестать чувствовать нас разными людьми. Я верю, что скоро во всем разберутся, что тебя отпустят. Мы с детьми любим тебя и ждем. Мы скучаем по тебе. До скорого, самого скорого свидания, твоя, вся от волос до пят, Анна. Навеки только твоя. Целую.

Как она дошла до дома, этого она не помнила. Словно душевный обморок случился с ней. Несколько суток она механически делала все необходимое, кормила детей, мыла, стирала, убирала и не думала ни о чем. Она просто пыталась выжить от известия, что скоро придет день, когда останется одна, без НЕГО, с детьми. Одна! Навсегда!

* * *

Когда Анна пришла в себя и снова отправилась в тюрьму, охранник встретил ее неприветливо: «Все, переписки больше не будет, он совсем плох, так что жди, тебе его после того»… При всей своей толстокожести, он все-таки замялся, когда увидел, как побелела Анна. Он даже предложил ей воды, а потом сказал, что теперь только начальник тюрьмы может распоряжаться судьбой смертельно больного заключенного.

— Быть может еще нужно самогонки? — встрепенулась Анна. Чтобы как-то выжить, чтобы спастись, надо было что-то делать, и она с радостью ухватилась за мысль пойти к начальнику. Знакомый охранник обещал устроить ей встречу.

Анна вошла в огромный кабинет, где в углу, за огромным столом сидел рыжий детина с маленькими хитрыми глазками. Он как-то слишком долго и прилипчиво разглядывал ее с ног до головы, потом, не церемонясь, включил свет и направил его Анне в лицо.

— Так вы и есть та самая дворянская дочь? — наконец проговорил он неожиданно высоким голосом. — Чего изволите?

Анна поняла, что он издевается над ней, но все равно быстро и сбивчиво проговорила, что знает, что муж очень болен, что ему осталось совсем немного, что хочет его забрать домой. Она раскраснелась и стала вдруг такой красивой, такой живой, какой давно себя не чувствовала. Что-то начала вдруг говорить этому сфинксу, практически не проронившему больше ни одного слова, какое у него доброе и мужественное лицо, что ему должны быть понятны ее переживания, что она верит, что он ей поможет…

В какое-то мгновение она увидела, что начальник криво ухмыльнулся, потом встал, подошел к двери, закрыл ее на ключ, но Анна продолжала, как безумная, уговаривать его. Она обещала ему принести свои драгоценности, которые якобы остались у нее в муфточке, там, на берегу, она спрятала их в потаенном месте.

— Я согласна на все ради мужа, я могу у вас мыть, убирать, если нужно, стирать…

Он вдруг остановился перед ней и, приоткрыв в улыбке кривые желтые зубы, переспросил: «На все? Много баб я перепробовал, а вот дворянского тела не приходилось…»

— Напишите приказ об освобождении в связи с…

— Ну-ну, — процедил сквозь зубы начальник, — тут же, на этом же столе и напишем, на котором ты меня сейчас очень…попросишь написать эту бумагу.

Анна похолодела: лихорадочный румянец сменился белой маской.