День восьмой

Главный офис в Нью-Йорке был доволен его работой. Он вернулся в Штаты, полный проектов и идей, и ловко уходил от предложений вернуться на Карибы, прекрасно понимая, что повторить свой успех не сможет. Его отправили работать в Нью-Джерси. Там, склонившись над чанами, он прикрывал глаза и задумчиво хмыкал. Самые умные мысли, касавшиеся производственного процесса, он заимствовал у персонала лаборатории, потом предложил кое-что усовершенствовать, однако первого благоприятного впечатления, произведенного им, хватило ненадолго. Кому-то из химиков пришло в голову, что отходы, получаемые при производстве каменноугольного дегтя, можно использовать для их целей в тех же самых реакциях. Компания направила его в Питтсбург, чтобы разузнать насчет возможностей провести вместе с угольщиками совместные исследования, а потом получить совместный патент. В Питтсбурге были сражены наповал его интеллигентностью и энергией («Давно нам не попадался такой блестящий молодой человек!», «Сияет, как новенький пенни») и предложили ему место. Он сразу согласился. Ему нравились перемены в жизни. Любителей играть в карты можно найти везде, как и животных для охоты; не составляли исключения и женщины, которые нравились ему и которым нравился он. Прежде чем переехать в Питтсбург, Лансинг вернулся в Бас-Тер и женился на Юстейсии Симс. В Питтсбурге молодожены прожили всего год. Оттуда Лансинга с поздравлениями и пожиманием рук отослали в Иллинойс, на шахты Коултауна, которые в компании называли «Бедняга Джон».

Еще на острове Юстейсия Симс провела несколько мучительных часов в церкви, поскольку выходила за человека другой веры, однако несколько событий, происшедших в городе за последние несколько месяцев, судя по всему, укрепили ее решимость, лишний раз подтвердив ее догадки насчет брака с островитянином. Юстейсия продала бо́льшую часть своего приданого, запустила руку в кассу магазина и забрала оттуда столько, сколько ей показалось справедливым. Лансинг так и не узнал, что больше тысячи долларов у нее было припрятано за бабушкиным зеркалом и в швах платьев. Могли возникнуть определенные сомнения в законности их брака, поэтому Юстейсия связала себя клятвами в трех церемониях – в королевском бюро регистрации браков, в баптистской церкви и в католическом храме. На все про все ушло три дня, потому что Лансингу нужно было как можно скорее вернуться в Питтсбург. Единственная церемония, которая хоть что-то значила для нее, прошла в маленьком храме в дальней оконечности острова. Венчал их ее дядя, который обожал племянницу, поэтому старался затянуть обряд настолько, насколько было возможно. (Лансинг же торопился, потому что обещал приехать за «инструкциями» в кратчайшие сроки.) Юстейсия не обратила внимания – или предпочла не заметить – на то, что в ходе церемонии было допущено несколько недочетов, но совершенно точно знала, что благословение получила. Лансинг дважды надевал кольцо ей на палец. Кольцо было куплено им в Нью-Йорке, но, к сожалению, вечером накануне отъезда на остров он проиграл сорок долларов каким-то случайным людям и пришлось его отдать. Юстейсия своим наметанным глазом сразу же распознала позолоченную медь, поэтому влезла в свои сбережения и купила кольцо из чистейшего золота.

На корабле, который вез их в Нью-Йорк, они пользовались огромным успехом у пассажиров: Лансинг – за свое остроумие, она – за красоту. (Остроумие самой Юстейсии было не менее поразительным, чем ее красота, но она лишилась его за три дня; правда, оно вернулось к ней, как умирающая от голода собака, через восемь лет.) Вечером седьмого дня, последнего дня путешествия, капитан корабля поднял бокал за самую красивую пару молодоженов, которую ему когда-либо удавалось сопровождать. Все пассажиры встали и криками поддержали его.

У Юстейсии сложилось впечатление, что она одну за другой преодолевает вершины отчаяния. Можно было бы привыкнуть к тому, что муж заискивает перед людьми богатыми и высокопоставленными – черта, которую она терпеть не могла в своем отце; к тому, что запугивает слуг, – черта, которую она терпеть не могла в своей матери; к тому, что скуп в мелочах и расточителен в крупном, но вот его манера постоянно играть в убийства, ее оскорбляла. На палубе, в обеденном салоне он выставлял пальцы так, будто прицеливается в кого-то из пассажиров, и восклицал: «Клик! Взяли на мушку! Прицел выше. Вот так! Простите, мадам! Бах! Спокойной ночи! Теперь дождемся, когда старый жираф снова покажется».

– Но, Брекенридж, оставь их, пусть живут.

– Хорошо, Стейси, как скажешь, сладкая моя. Только еще одного, чтобы скормить акулам.

Он замолкал только во сне. Привилегией молодого мужа всегда являлась возможность познакомить жену с набором анекдотов, от которых ее ограждали, пока она была невинной девушкой. Почти все они касались плотских утех, и неотъемлемой часть в них – как дубина в букете – было агрессивное презрение к женщине. Слава богу, в памяти они не задерживались.