Детектив и политика. Выпуск 3, 1989

Наконец настал день отъезда. Поезд уходил в пять часов вечера. С двух часов наш номер был наполнен родными и друзьями. Мы прощались ненадолго. Направо и налево нас приглашали встречать новый, 1937 год. Мне было грустно расставаться с папой, мамочкой и Галочкой. За несколько минут до прибытия машины, которая отвозила нас на вокзал, появился Борис Пильняк. Взглянув на него, я ужаснулась. На нем буквально лица не было. Я все время хотела отвести его в сторону, подойти к нему, спросить, что случилось, но всякий раз, как в дурном сне, кто-нибудь подходил, отвлекал, комната была полна, некуда было уединиться. Пильняк, без сомнения, что-то узнал, и нечто ужасное. Но машина была подана, мы быстро простились (навсегда с большинством друзей, провожавших нас) и с моими родителями уехали на вокзал. Что узнал Борис Пильняк, осталось для нас тайной.

Только три недели прошло с той ночи, когда, радостные мы ехали в Москву. Мы возвращались оттуда, полные смутных и тревожных предчувствий. Спать не хотелось. На рассвете поезд остановился в Минске. Мы вышли из вагона. Розовая утренняя заря во все небо, золотой край восходящего солнца, пение птиц — такой Раскольников видел свою Родину в последний раз…

В Столбцах (польская пограничная станция) мы с явным чувством облегчения, взявшись за руки, побежали в ресторан. Не было сказано ни слова, но в глазах друг друга мы видели радость. Гнет, давивший нас почти физически в последние дни в Москве, вдруг исчез. Мы пили кофе, весело беседуя о предстоящей поездке в Париж и особенно в мою любимую Италию. На этот раз мы не остановились в Берлине и продолжали путь в Париж. Там как всегда мы жили в полпредстве на Рю де Гренель. Полпред Потемкин был в отпуске, и мы не видели никого из знакомых. Впрочем, мы оставались в Париже только четыре или пять дней. На какой-то выставке мы встретили Александра Яковлевича Таирова. С ним и Алисой Георгиевной Коонен мы были друзьями. Приезжая в Москву, мы неизменно бывали у них и видели все спектакли Камерного театра. Последняя постановка, которую мы смотрели, была "Египетские ночи" по Шекспиру и Пушкину. Еще и сейчас я вижу Алису Георгиевну и слышу ее голос: "Мне снилось, жил Антоний Император…" Это был момент, когда театральная цензура несколько ослабела, и москвичи увидели "Египетские ночи" и "Даму с камелиями" Мейерхольда, настоящий праздник красоты и изящества после бездарных и скучных пьес "идеологически выдержанных". Правда, этот либерализм очень скоро уступил место жесткому "зажиму", приведшему к концу театров Таирова и Мейерхольда и к трагической судьбе их вдохновителей.

В наш предыдущий приезд в Москву мы были приглашены на обед к Мейерхольдам. Они только что вернулись из Парижа. Зинаида Николаевна, оживленно блестя "сплошь" черными глазами, показала мне бархат, купленный в Париже для "Маргариты Готье". "Этот черный бархат мне так понравился, что я купила и для себя", — смеялась Зинаида Николаевна. Она казалась очень счастливой — в расцвете своей красоты и радости наконец сыграть роль настоящей женщины, влюбленной и несчастной. В овальной столовой за элегантно сервированным столом велась оживленная беседа. Не помню точно, кто кроме нас был на этом обеде, но осталось воспоминание о непринужденном веселье присутствующих. Мейерхольд казался довольным и рассказывал о своей трактовке пьесы Дюма, которую он хотел показать без своих обычных "выдумок". В Москве говорили, что Мейерхольду особенно хотелось показать красоту и шарм Зинаиды Райх. Казалось, ничто не грозило этим спокойным собеседникам, с интересом и вдохновением обсуждающим свои идеи и намерения. Никто не подозревал, что близко отсюда, в недрах Лубянки, уже вставала тень, тень ужаса, муки и смерти…

С Александром Яковлевичем Таировым мы долго сидели в кафе на Елисейских полях. Он с видимым удовольствием смотрел на пеструю толпу и явно наслаждался тем чувством настоящей свободы, которой, как воздухом, дышали в те годы в Париже.

Вскоре мы покинули Париж и уехали в Венецию. Как всегда, Италия наполнила мое сердце радостью, совсем особенной, которую чувствуешь только там. Мы приехали в Венецию рано утром и увидели ее всю облитую золотом восходящего солнца. Снова были длинные дни, полные очарования ее дворцов, музеев, церквей, площадей. Сумерки на пьяцца Сан-Марко в кафе Флориана или Квадри. Но время от времени легкий укол беспокойства при мысли о Москве свидетельствовал, что что-то в нас было задето сильнее, чем нам казалось.