Дежавю. Антология

Я помню фильмы отроческих лет —
магический из аппарата свет
игрою призрачных полутеней
нес жизнь иных, недостижимых стран
на белый и бесхитростный экран
души доверчиво-неопытной моей.
Те фильмы — радость скудных дней —
обидно быстро вдруг кончались
и надписью короткой завершались:
«Конец» —

нет сказки продолженья…Вокруг меня шумливые движенья,
и говор зрителей, и опустевший зал.
Киномеханик все нам показал,
что целлулоидная пленка сохраняла,
и мне пора бы выходить из зала,
но так хотелось, чтобы не было «Конца»,
который следовал тотчас после венца
иль незадолго до венчания влюбленных…
Теперь принадлежу я к стану умудренных
и знаю, что «Конец» вполне уместен
и режиссер пред зрителями честен,
на пике счастья сказку прекратив,
стеклянный не направив объектив
в тьму дней, в обычный быт продленных
из-под венца отпущенных влюбленных —
без празднично украшенной кровати,
устроенной для близости интимной,
с опаской связанной интуитивной,
когда снимаются особенные платья —
конец романтики, цветов и подношений,
начало неизвестных отношений,
иные поцелуи и объятья,
непонимание, обиды, подозренья,
нагая правда тела и лица,
порою — запоздалое прозренье…
Но все ж хотелось, чтобы не было «Конца»!

Фрагмент стихотворения «РЕАБИЛИТАЦИЯ» л ауреата Нобелевской премии по литературе Виславы Шимборской (перевод с польского)

Умершим вечность их хранят,
покуда памятью им платят.
Слаба валюта. Нету дня,
чтоб кто-то вечность не утратил.
Та наша над умершим власть
весов стабильных ждет и точных,
и чтоб судья не вздумал красть,
и чтобы суд судил не ночью.

Город и время Эссе о культурном слое (Ленинград 1986, Петербург 1993)

Время овеществляется. Время трагически овеществляется в городском культурном слое. Этот слой состоит из останков былого. В нем вещи, навсегда использованные, изношенные до ветхости, до ненужности, покрываются бытовой, промышленной и даже космической пылью. Неотвратимо спрессовывает время эту смесь. Ее заливают асфальтом, укатывают тяжелыми машинами, но она дышит, вспучивая псевдопрочную кору, разламывая ее щербатыми разрывами.

Культурный слой хранит в себе не культуру, а ее разрушение. Он нахраписто поднимается все выше, наполняя горловины подъездов и глазные впадины подвальных окон. Дома захлебываются в нем, становясь похожими на тонущих. Тщетно пытаются они вытянуть свои подбородки из трясины былого. Она засасывает их все глубже. Гордые здания теряют величавую свою стать. Выверенные гением архитектуры пропорции искажаются все более.

Воды Невы в припадках своих подъемов уже не достигают отдаленных от нее домов, зато дряхлеющий город утопает в разбухающем слое и начинает подспудную жизнь в его утробе. Нечеловечески заселяются мокнущие подвалы. Странно соседствуют в них крысы, кошки, мокрицы, комары. Они донимают жителей отвратительными запахами, волдырями ночных укусов, болезненной заразой. Старый надежный кирпич толстых стен пропитывается сырой гнилью, крошится под тяжестью этажей. Скрытые изъяны выходят наружу глубокими трещинами — этими морщинами строений. Осыпается виртуозная лепка. Покосившиеся окна придают фасадам вид гнусновато ухмыляющихся лиц, знающих свою безнадежную судьбу. Ржавые внутренности высовываются из когда-то изящных балконов. Разломанные водостоки и облупившаяся краска довершают уродство.