Дневник и воспоминания киевской студентки

Это учреждение считают, как и совнархоз, убежищем буржуев и «всякой белогвардейской сволочи», но я решила, что раз им управляет коммунист, то характер его достаточно советский.

Заведующий губстатбюро Хургин; его товарищи (не-коммунисты) Волков и Биск.

Моя должность более чем скромная: я собираю по телефону сведения для ежедневного статистического бюллетеня. Для этого не стоило кончать университет. Правда, мой непосредственный начальник — «редактор» бюллетеня, — старый инженер, а в соседней комнате сидят бывший член суда и бывший прис[яжный] повер[енный] и исполняют приблизительно такую-же работу. Они же единственные благовоспитанные люди в этом учреждении, состав которого очень неприятен. На 1500 чиновников редко, редко мелькнет интеллигентное лицо.

30-го июля.

Т. снова водили на принудительные работы. А у нас новые хлопоты: беготня по ломбардам для получения вещей, бывших в комиссионных магазинах.

Постановили возвращать вещи только членам профессиональных союзов. Так как Н. в союзе, она взяла на себя заботу о получении всего из ломбарда. Она ходит в ломбард почти месяц, и некоторые вещи ей выдали, но чего только она при этом не наслушалась.

Выдача происходит в определенные дни, и тогда ломбард битком набит людьми; заведующий выдачей и его помощники грубы, вороваты, пристрастны. Н. говорит, что при малейшей жалобе или при протесте, они грозят окончательной конфискацией, арестом в чека.

Ждать там приходится часами. Положим к этому мы уже привыкли: мы вечно ждем — в очередях, в прихожих коммунистов; ждем избавления от последних. Придет ли оно? Меня уже давно удивляет одно: раньше я не могла сидеть в бездействии, ждать минуту; меня возмущало, когда заставляли ожидать даже прислугу в передней, кучера у ворот, а теперь я и все окружающие, мы часами терпеливо ждем — бездействуем. На наших лицах я вижу то же тупое, бессмысленное выражение, как у посыльных, у заждавшейся прислуги.

3-го августа.

Полтава пала — значит помощь близка, а то нет уже сил. Нет сил выносить это хамство.

Неужели будет время, когда не будут видны эти бессмысленные, зверские рожи, когда грубость и грязь не будут заседать на почетных местах.

Есть счастливцы, которым удается и теперь освободиться: они бросают все и уезжают, хотя бы в Польшу. Недели 2 тому назад удрали так двое — Л. и З.

7-го августа.

Вчера наш почти 3-х-месячный отдых был прерван. Действительно, с 18‑го мая, (когда папа вернулся из чека) мы лично не страдали. Зато вчерашний вечер был бурный.

Часов в 7 веч[ера] к нам позвонили, но так спокойно, что я даже не обратила внимания. (Обыкновенно можно сразу отличить по силе коммунистический звонок). Папа сам отворил двери. В переднюю ворвалось трое военных и, угрожая револьверами, они потребовали ключ от винного погреба. Папа повиновался и, конечно, несколько сот бутылок вина пропало. Но, так как декрета о реквизиции частных винных погребов нет и они опасались, что мы обратимся к кому-нибудь за помощью (к кому?), то они разыграли такую комедию: один из них все время стоял около папы и кричал: «За это укрывательство есть одно наказание — расстрел!» Другие были заняты подсчетом бутылок. Наконец, они решили, что такое преступление не может закончиться одной реквизицией вина; нужно сделать обыск. С этим они ушли за особым отделом 12-ой армии. Мы воспользовались их уходом и отдали знакомым самое ценное. Но обыск прошел более, чем благополучно. Нам даже оставили на память 3 бутылки водки. Кажется, благотворно повлиял, производивший обыск офицер — армянин, до того приличный, что, когда он нашел в письменном столе какую-то кадетскую повестку, то только покачал головой и разорвал ее, а затем дал себя уговорить ограничиться обыском без ареста.

Обыскали очень корректно. Все настаивали, чтобы кто-нибудь стоял при обыскивающем во избежании недоразумений и подозрений. Один из них шепнул И.: «Я — рабочий, и если бы вы знали, как мне все это противно!» Зачем же он это делает? кто его заставляет? партийная дисциплина? зачем же он вступил и остается в этой партии? Это просто русское фразерство. Если бы «они» этого не хотели, если бы им это не нравилось, то большевизма давно бы не было. Потом, на прощание надо было жать им руки.

Я впервые видела обыск настоящий, тщательный обыск. Это бесконечно унизительно! когда просматривают письма, книги, такое чувство будто раздевают публично.

И хуже всего это унижение и бессилие. Боязнь сказать что-нибудь — не то, что сделать. За мой протест может пострадать кто-нибудь из близких. А я бы так хотела мстить, мстить этим хамам, которые нас оплевывают. И за эти чувства, которые они возбудили во мне, я их еще больше ненавижу. Они все разрушили, все — чему я верила, на что надеялась, для чего жила. Я чувствую, что становлюсь таким же зверем, как они. Мне совсем не жаль теперь человеческой жизни.

10-го августа.