Доктор Торн

Как бы там ни было, а сэр Роджер Скатчерд потерял место в парламенте и после трех месяцев законодательных радостей страшным ударом был низвергнут в пучину частной жизни.

Удар оказался очень тяжелым. Мужчины редко говорят правду о своих переживаниях, даже ближайшим друзьям: стыдятся чувств, точнее, проявления их глубины и остроты. В наши дни принято представлять все происходящие события как не слишком важные, а желания – как не очень серьезные. Проявление собственных устремлений считается наивным и отдает дурным вкусом, поэтому сейчас наделенные огромными амбициями мужчины хотя и стремятся безудержно к богатству, но, как правило, с приятной улыбкой, словно всего лишь развлекаются.

Возможно, именно так вел себя сэр Роджер в дни выборов, собирая голоса. По крайней мере, о заседании в парламенте он отзывался как о сомнительном благе. «Конечно, если бы его попросили, он бы защитил интересы графства, хотя законодательная деятельность может помешать бизнесу. Да и что он знает о парламенте? Ровным счетом ничего. Это была и есть одна из самых безумных затей, и все же, если к нему обратятся, он не станет прятаться и отмалчиваться, всегда с готовностью ответит на вызовы. И сейчас, видит бог, точно так же готов к действию, как прежде». Вот в таких выражениях сэр Роджер Скатчерд рассуждал о грядущих парламентских почестях, причем, как правило, окружающие верили словам кандидата.

Он вернулся в палату общин, и успех был встречен как великое достижение того дела и класса, которому верой и правдой служил железнодорожный подрядчик. Но окружающие не подозревали, что душа сэра Роджера преисполнилась гордостью и счастьем, что грудь едва вмещала торжество при мысли, что бедный каменщик из Барчестера представляет родной город в законодательном собрании. А когда правомерность победы оказалась под угрозой, он по-прежнему смеялся и шутил. Неприятели и завистники могут говорить что угодно, заключил сэр Роджер. Он может заседать или не заседать в парламенте (пожалуй, второе даже удобнее). Сам же точно знает, что никого не подкупал. Но если важные персоны решили иначе, ему все равно. Он, как всегда, готов к любому исходу.

Но когда началась травля, сэр Роджер воспринял нападки очень тяжело еще и потому, что во всем мире не существовало человека, которому он мог бы открыть душу и искренне поведать все, что думал и чувствовал. Пожалуй, он был бы готов открыться доктору Торну, если бы общался с ним достаточно часто, однако доктор приезжал в Боксал-Хилл только по случаю болезни или когда сквайру требовались деньги. В парламентском сообществе сэр Роджер имел множество приятелей, которые с восторгом говорили о нем и восхваляли на собраниях, крепко жали ему руку на сценах и пили за его здоровье на торжественных обедах, но не было ни единого друга, готового посидеть рядом у камина, выслушать, покачать головой, повздыхать над переживаниями и что-нибудь посоветовать. Для сэра Роджера не существовало сочувствия, нежной любви, иного убежища, кроме собственной души, где можно было бы укрыться от шума и грома внешнего мира.

Удар оказался невероятно мощным. Обрушился он не совсем внезапно, и все же, когда обрушился, оказался почти нестерпимым. Сэр Роджер успел глубоко проникнуться честью восхождения в высшую сферу и сидения плечом к плечу в законодательном равенстве с сыновьями герцогов и кудрявыми любимцами страны. Деньги не принесли ему ничего, кроме ощущения грубой власти: обладая тремя сотнями тысяч фунтов, железнодорожный магнат чувствовал себя ничуть не ближе к честолюбивой цели, чем в то время, когда за три шиллинга шесть пенсов в день обтесывал камни, но когда его представляли за почетным столом, когда в палате общин доводилось пожимать руку старому премьер-министру, когда в разгар дебатов на достойного представителя Барчестера ссылались как на величайший авторитет в вопросах строительства, сэр Роджер Скатчерд чувствовал, что чего-то добился в этой жизни.

И вот полную чашу отняли от губ в тот самый момент, когда он собрался испить ее до дна. Услышав, что решение суда направлено против него, сэр Роджер принял несчастье, как подобает настоящему мужчине: громко рассмеялся и заявил, что наконец-то избавился от неприбыльной должности, пошутил насчет мистера Моффата и перенесенных беднягой побоев и в целом произвел на окружающих впечатление человека столь сильного в собственных решениях, столь уверенного в своей работе, что никакие мелкие неурядицы подобного толка не способны его расстроить. Людей восхитил легкий смех, когда, засунув руки в карманы брюк и звеня монетами в полкроны, сэр Роджер провозгласил, что мистер Роумер и мистер Реддипалм – лучшие друзья из всех, что встречались на его жизненном пути.