Доктор Торн

– Ну вот, теперь ты моя навсегда! – уверенно воскликнул Фрэнк. – Больше никто не сможет нас разлучить. Дорогая Мэри, моя любимая жена!

– Ах, Фрэнк, разве это не плохо? Разве не безрассудно?

– Безрассудно! Я устал от благоразумия, ненавижу благоразумие! И почему плохо? Ничуть не плохо, если мы любим друг друга. Ведь ты любишь меня, правда? Да, любишь!

Он не позволил уклониться от прямого ответа, а когда слова наконец нашлись, то потекли легко и свободно:

– Да, Фрэнк, люблю. Если бы проблема заключалась только в этом, тебе не стоило бы тревожиться.

– У меня и так нет поводов для тревоги.

– Ах, но твой отец и мой дядя. Никогда не позволю себе хоть чем-то огорчить кого-то из них.

Разумеется, Фрэнк тут же привел ряд веских аргументов: что готов работать или арендовать ферму и поселиться там, даже готов ждать – конечно, не слишком долго, – может, месяц-два.

– Два месяца! – повторила Мэри. – Может, хотя бы полгода. Ах, Фрэнк!

Но молодой человек не умолкал: говорил и говорил о том, что ему ничего не стоило выполнить все требования отца, кроме одного: отказаться от возлюбленной. Со стороны сквайра было бы несправедливо, негуманно и неразумно предъявлять невыполнимое требование: здесь Фрэнк вдохновился и заговорил высоким стилем.

Мэри не нашла в сердце достойных возражений, способных противостоять красноречию любимого. В этот невероятный, волшебный миг она могла только ощущать свою ладонь в его ладони и чувствовать себя счастливее, чем когда-либо со дня памятной прогулки на ослике в Боксал-Хилле.

– Но, Мэри, – очень серьезно продолжил Фрэнк, – мы должны сохранять верность друг другу и оставаться твердыми в своем решении. Ничто из сказанного родителями не сможет заставить меня свернуть с избранного пути. Готова ли ты пообещать то же самое?

По-прежнему ощущая тепло сильной руки, Мэри немного помолчала, но как она могла сделать для возлюбленного меньше, чем он был готов сделать для нее.

– Да, – ответила очень тихо и спокойно. – Буду тверда. Ничто не сможет меня поколебать. Но ведь это не должно произойти слишком скоро.

Продолжение разговора можно не пересказывать. Мэри трижды напомнила любимому, что ему уже пора, и наконец сама проводила к двери.

– Как ты спешишь от меня избавиться! – посетовал Фрэнк.

– Ты здесь уже два часа. Что подумают твои родственники?

– Мне все равно, кто что подумает! После разлуки, тянувшейся год, мне надо многое тебе сказать.

В конце концов мистер Грешем удалился, и Мэри осталась одна.

Несмотря на заверения, Фрэнку предстояло еще немало сделать, так что он не стал терять ни минуты. Несомненно, молодой сквайр был глубоко и страстно влюблен, но имелись у него и другие интересы.

Прежде всего требовалось навестить верного друга Гарри Бейкера и его конюшню, который получил особое поручение: во время отсутствия Фрэнка ухаживать за черным жеребцом. Теперь же следовало проверить, как чувствует себя драгоценное животное. Затем предстояло заглянуть на псарню, чтобы проведать собак и – во вторую очередь – смотрителя охотничьей своры. Осуществить задуманное за один день никак не получалось, но план нуждался в согласовании с Гарри. К тому же хотелось посмотреть двух только что родившихся щенков пойнтера.

Оставив невесту, Фрэнк занялся неотложными делами с такой кипучей энергией, словно вовсе не был страстно влюблен; с таким безудержным жаром, как будто ни слова не говорил о готовности устроиться на работу, которая неизбежно разлучила бы его с лошадьми и собаками. А Мэри все это время сидела возле окна, и все ее мысли занимало только ее огромное чувство, ничего другого для нее не существовало. Она только что дала слово не свернуть с пути, чего бы это ни стоило, и намеревалась сдержать обещание, хотя все Грешемы, кроме единственного, восстанут против нее, и даже дядя не одобрит дерзкого решения.

Но разве могла она поступить иначе, когда любимый умолял едва ли не на коленях? Разве могла сделать для него меньше того, что он обещал сделать для нее? Все вокруг непременно начнут твердить о девичьей скромности; рассуждать, что, ответив на любовь того, чьи родственники не желают ее признавать и принимать, она нарушила кодекс чести. Что же, пусть говорят. Правда, прямота, откровенность и верность стоят дороже девичьей скромности, во всяком случае – дороже рассуждений о ней. Мэри дала слово не ради себя. Она понимала и принимала свое положение во всей сложности и во всей ценности. Фрэнк мог многое предложить и многое дать, она же распоряжалась только собой. Он обладал именем, устойчивой репутацией, добродетельной семьей, родовой честью и тем, что в итоге могло стать состоянием. Она же не имела ни имени, ни известности, ни приданого. Фрэнк со всем юношеским пылом попросил любви, и она дала ему любовь; затем потребовал верности, и она признала его право на верность. Да, она будет принадлежать ему, если он найдет способ ее получить.