Доктор Торн

– Она совершенно права.

– Права! Не знаю, что вы называете правильным, но терпеть унижения не собираюсь. Я давно не ребенок, доктор Торн, не забывайте!

Разгорелась долгая ссора, закончившись холодным примирением. Баронет заявил о намерении сегодня же перебраться в Боксал-Хилл и рассердился еще больше, поскольку доктор не позволил, но решимость сдерживало одно обстоятельство: он еще не успел вывести сквайра на чистую воду и разобраться с мистером Газеби, а потому собрался завершить расправу до отъезда в свое поместье. В конце концов сэр Луи принял решение отправиться туда через день.

– Пусть так, если будете достаточно хорошо себя чувствовать, – неохотно согласился доктор Торн.

– Достаточно хорошо! – презрительно повторил баронет. – Здесь и заболеть-то не с чего: выпить все равно не дают.

На следующий день сэр Луи проснулся в ином настроении – еще более неприятном для доктора. Вынужденное воздержание от излишеств, несомненно, принесло пользу здоровью, однако сознание до такой степени пострадало от ограничения, что на баронета было больно смотреть. Он жалобно звал камердинера, как ребенок зовет няньку, так что тронутый до глубины души доктор сам отправился в гостиницу и привел Джо. Только слуга тоже не смог помочь хозяину, поскольку получил строжайший запрет на алкоголь в любом виде. Даже ящичек с дорожным запасом удалился в неизвестном направлении.

– Чувствую, что желаете моей смерти, – заявил баронет, когда, сидя у его постели, доктор попытался в сотый раз внушить, что существует один-единственный шанс выжить.

Впрочем, доктор Торн даже не рассердился: какой смысл? Точно так же можно было сердиться на непонятливость собаки.

– Напротив, делаю все возможное, чтобы спасти вам жизнь, – возразил он спокойно. – Но как вы только что верно заметили, не имею над вами власти. Оставаясь в моем доме, вы не получите ни капли разрушительного зелья. Хорошо бы вам продержаться здесь неделю или дней десять: это время здорового существования смогло бы вернуть вас в норму.

Сэр Луи снова провозгласил, что доктор намерен его убить, и потребовал приезда в Грешемсбери адвоката Финни, чтобы тот за ним присмотрел.

– Если хотите, пошлите за Финни, – согласился доктор. – Приезд агента будет стоить вам три-четыре фунта, однако иного вреда не принесет.

– А еще пошлю за Филгрейвом, – пригрозил баронет. – Не намерен сдохнуть здесь, как собака.

Доктор Торн тяжело переживал необходимость терпеть в доме такого гостя, ухаживать за ним и заботиться, словно о родном сыне, но выбора не оставалось: он принял предсмертное поручение сэра Роджера и должен был исполнить обязательство. Больше того, совесть не давала ни малейшего послабления: терзала день и ночь, порой доводя едва ли не до отчаяния. Он не мог любить свалившееся на плечи кошмарное существо, даже не мог заставить себя относиться к нему с холодной симпатией. Какой от него прок людям? Что мог получить от него мир и что мог получить от мира он? Разве в столь категоричном, неизлечимом случае ранняя смерть не стала бы единственным справедливым исходом? Причем чем скорее, тем лучше?

Если баронет протянет еще года два – а такое время милостивая судьба могла бы ему отпустить, – сколько вреда успеет причинить и непременно причинит! Тогда рухнут все надежды Мэри на Грешемсбери, а самому доктору придется проститься с потаенной мечтой: от имени племянницы вернуть Фрэнку потерянное отцом поместье. И даже не год, а шесть месяцев могли принести несчастье. Все вокруг твердили, что Фрэнк обязан жениться на деньгах, и даже он, доктор Торн, – хотя глубоко презирал идею денег – не мог не признать, что как продолжатель старинного, но печально обедневшего рода, Фрэнк не имел права в столь молодом возрасте жениться на девушке без единого шиллинга за душой. Возможно, Мэри – его племянница, его любимое дитя – станет наследницей огромного состояния, но при жизни сэра Луи доктор не мог даже намекнуть об этом ни самому Фрэнку, ни сквайру. Что, если таким путем он обеспечит племяннице замужество, а потом баронет доживет до назначенного сэром Роджером критического возраста – двадцати пяти лет? Как тогда пережить разочарование и гнев леди Арабеллы?

«Никогда не загляну в ботинки мертвеца, ни ради себя, ни ради кого-то другого», – в сотый раз мысленно повторял доктор и снова обвинял себя в попытке это сделать. И все же один путь оставался открытым: доктор точно знал, что никому ни слова не скажет о завещании и сделает все, что в его силах, для сохранения и продления бесполезной жизни подопечного. Невозможно контролировать собственные желания, надежды и мысли, но поведение все же в человеческой власти.

– Послушайте, доктор, ведь не думаете же вы на самом деле, что мне грозит скорая смерть? – спросил сэр Луи, когда доктор Торн пришел к нему в очередной раз.

– Вовсе не думаю, а уверен, что если продолжите вести такое безобразное существование, то непременно себя убьете.

– А если на некоторое время откажусь от вредных привычек и стану жить по вашим заветам?