Доктор Торн

– Твои слова о разбитом сердце фактически разбили мое. Обними меня, милая, не обижай холодностью. Если хочешь знать, что я думаю, готов сказать. Считал и продолжаю считать, что если вы с Фрэнком любите друг друга и готовы набраться терпения, то все произойдет так, как и должно: ваша свадьба состоится.

– Ты так считаешь? – с надеждой спросила Мэри, бессознательно сжимая сильную ладонь в знак благодарности за утешение.

– Это лишь мое мнение: ничего утверждать не берусь. Большего сказать не вправе, да и это говорю лишь потому, что не в силах смотреть на твои страдания.

С этими словами доктор Торн ушел, и тема больше не обсуждалась.

«Если вы с Фрэнком готовы набраться терпения!» Да она готова терпеть сколько угодно! Если бы можно было жить с сознанием, что она дорога его сердцу; чувствовать, что он видит в ней равную себе, достойную личность, можно было бы терпеть вечно. Чего же еще желать, если не этого? Набраться терпения – вот уж поистине…

Но на какие такие особые обстоятельства, при которых свадьба состоится, намекал дядюшка? Мэри знала, что он никогда не ошибается. Что это может быть? Для чего им надо набраться терпения? Может, дела мистера Грешема на самом деле не настолько плохи, как о них думают? Если так, то ничего не изменится: она все равно ничего не может дать взамен, хотя готова отдать целый мир за одно лишь слово любви. Ах, до чего же бедно сердце, рассуждающее о таких дарах!

И все-таки мнение дяди, что они смогут пожениться, не давало покоя. И зачем только она отправила это письмо? Зачем выбрала холодный, отстраненный тон? Как только прочтет ледяные строчки, Фрэнк наверняка согласится с предложением расторгнуть помолвку. Но почему же он до сих пор не отвечает?

В воскресенье днем в Грешемсбери примчался всадник с посланием от леди Скатчерд доктору Торну, в котором несчастная мать просила его немедленно прибыть в Боксал-Хилл.

«Боюсь, с бедным Луи все кончено. Состояние его ужасно. Приезжайте ко мне: других друзей у меня нет, а я совсем обессилела. Господин из города является каждый день, он очень любезен, но пользы от него никакой. Ему не хватает твердости отнять у сына бутылку, хоть это и было необходимо. Дела настолько плохи, что я даже сомневаюсь, застанете ли Луи на этом свете».

Доктор Торн выехал немедленно. Несмотря на возможную встречу с Филгрейвом, задерживаться он не имел права, ибо собирался явиться не как врач к умирающему пациенту, а как попечитель завещания сэра Роджера. Больше того, по словам леди Скатчерд, он был ее единственным другом, а потому не мог оставить в такой момент без поддержки, будь там хоть целая армия Филгрейвов. Доктор Торн предупредил Мэри, что сегодня не вернется, собрал небольшую седельную сумку и выехал в Боксал-Хилл.

Он как раз подъехал к крыльцу, когда доктор Филгрейв садился в почтовый экипаж. После памятной встречи в холле этого самого дома коллегам ни разу не представилась возможность обменяться несколькими фразами, но сейчас ни тому ни другому не хотелось возобновлять битву.

– Что нового у вашего пациента, доктор Филгрейв? – осведомился доктор Торн, слегка приподняв шляпу, прежде чем спешиться со взмыленного коня.

Доктор Филгрейв не смог удержаться от выражения высокомерного презрения: слегка вскинул голову, дернул шеей и сжал губы, но потом человек в нем все-таки возобладал над врачом, и он произнес:

– Сэра Луи больше нет в живых.

– На все воля Божия! – вздохнул доктор Торн.

– Смерть принесла облегчение, ибо последние дни выдались поистине устрашающими. Ваш приезд, доктор Торн, принесет утешение леди Скатчерд.

Проговорив эти слова и решив, что даже нынешние обстоятельства недостойны дальнейшего снисхождения, доктор Филгрейв скрылся в экипаже.

– Значит, уход дался тяжело. Ах, бедняга! Доктор Филгрейв, прежде чем уедете, позвольте заметить: не сомневаюсь, что, когда пациент попал в ваши руки, никакое медицинское искусство на свете уже не могло его спасти.

Доктор Филгрейв поклонился из экипажа, и после необычного обмена любезностями коллеги расстались, чтобы больше не встретиться – во всяком случае, на страницах нашего романа. О докторе Филгрейве следует сказать, что он возрастал в почестях по мере возрастания в годах и считался одним их признанных медицинских светил города Барчестера.

Леди Скатчерд коротала время печали на первом этаже, в своей каморке. С ней не было даже Ханны: экономка хлопотала наверху. Доктор вошел без объявления и увидел хозяйку сидящей на стуле, спиной к гладильному прессу, с крепко сжатыми на коленях руками. Она неподвижно смотрела в пространство, даже не заметив его появления, так что доктору пришлось слегка коснуться ее плеча, чтобы дать о себе знать. Леди Скатчерд подняла лицо, до такой степени измученное и полное страдания, что сердце друга наполнилось болью.

– Все кончено, дорогая, – произнес доктор Торн. – Так лучше, гораздо лучше.

Казалось, поначалу она не поняла смысла слов, но потом медленно, печально покачала головой. За то недолгое время, что доктор ее не видел, несчастная женщина постарела лет на двадцать.