Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Однажды ночью, оставшись одна въ спальн съ моею горничною, заперевъ хорошо вс двери изъ предосторожности, чтобы непреднамренная съ моей стороны небрежность не подала повода къ какимъ-нибудь сплетнямъ, я вдругъ…. но вообразите мой ужасъ и мое удивленіе, когда я очутилась лицомъ къ лицу съ донъ-Фернандомъ. Одинъ Богъ знаетъ, какъ онъ пробрался въ мою комнату, не смотря на вс принятыя мною предосторожности. На минуту я ослпла и онмла отъ изумленія и негодованія; и если-бы я даже захотла кричать, то кажется не успла-бы, потому что, въ ту же минуту, обнявъ меня своими руками — отъ испуга и волненія я ршительно не могла защищаться — онъ разсыпался передо мною въ такихъ клятвахъ и увреніяхъ, что теперь мн только остается удивляться той непобдимой сил, съ какою ложь можетъ заставить врить себ. Къ тому-же, онъ подкрплялъ слова свои слезами, а свои общанія вздохами. Бдная, неопытная, никмъ не поддержанная двушка, я сама не знаю, какъ начала мало-по-малу врить всему, что говорилъ этотъ обманщикъ; я до сихъ поръ удивляюсь, какъ онъ быстро увлекъ меня, хотя я и не позволила себ сначала ничего больше, кром простаго состраданія къ его горю и притворнымъ слезамъ. Оправившись отъ перваго испуга, я сказала ему смле, чмъ ожидала: еслибъ разъяренный левъ держалъ меня въ эту минуту въ своихъ ногтяхъ, совершенно также, какъ держите вы меня теперь въ своихъ рукахъ, и если-бы освободиться изъ нихъ я могла не иначе, какъ пожертвовавъ моею двственностью, то увряю васъ, это было-бы для меня также трудно, какъ уничтожить во времени то, что въ немъ совершилось. И если тло мое въ вашихъ рукахъ, то душа моя остается въ моихъ, послушная только голосу моей совсти, которая, какъ вы увидите, слишкомъ расходится съ вашею, если только ни ршитесь прибгнуть къ насилію. Я въ вашихъ рукахъ, но я еще не ваша рабыня, и ваше высокое происхожденіе не есть ваше право позорить скромное мое; потому что у меня, простой двушки, можетъ быть столько-же чувства собственнаго достоинства, какъ и у васъ. Ваша знатность, ваше богатство для меня ничто; слова ваши не могутъ обмануть меня, а ваши слезы разнжить. Но если-бы родители мои, хотя и противъ моей воли, указали мн на васъ, какъ на моего будущаго мужа, то если-бы это не набросило тни на мое доброе имя, я безмолвно, позорясь ихъ вол, оставалась-бы врна ей всю мою жизнь, и добровольно отдала-бы вамъ то, что теперь вы хотите отнять у меня силой. Клянусь вамъ, сердце мое будетъ принадлежать только моему мужу.

«О, если только за этимъ дло стало, воскликнулъ безчестный соблазнитель, то вотъ — моя рука; бери ее! она твоя, божественная Доротея! (такъ звали несчастную героиню разсказа) я твой супругъ, и въ свидтели супружеской клятвы моей призываю небо, отъ котораго ничто не скрыто, и этотъ образъ Пречистой Двы, который стоитъ передъ нами.»

Едва лишь Карденіо услышалъ имя Доротеи, какъ съ нимъ опять возобновились судорожные припадки, и теперь онъ окончательно убдилося въ томъ подозрніи, которое съ самаго начала зародилось у него насчетъ прелестной незнакомки. Не желая однако прерывать разсказа, конецъ котораго онъ угадывалъ, Карденіо сказалъ ей только: «какъ! сударыня, васъ зовутъ Доротеей? Я слышалъ кое-что про одну Доротею, судьба которой очень сходна съ вашею. Но, прошу васъ, продолжайте вашъ разсказъ. Когда-нибудь я сообщу вамъ все что такое, что столько-же тронетъ васъ, сколько и удивитъ.» Услышавъ это, Доротея взглянула на него, потомъ на его лохмотья, и попросила сказать теперь-же все, что можетъ сколько-нибудь касаться ея. Все, что судьба еще оставила мн, добавила она, это мужество и силу равнодушно перенести всякій новый ударъ. Ничто, я уврена въ этомъ, не можетъ уже увеличить моихъ несчастій.

— Я сказалъ-бы вамъ теперь-же все, что я думаю, отвчалъ Карденіо, еслибъ самъ былъ увренъ въ моихъ предположеніяхъ, но для меня не наступило еще время сказать вамъ то, что вамъ нтъ пока особенной надобности знать.