— Хлбныя зерна въ рукахъ ея, вроятно, превращались въ жемчужины — сказалъ Донъ-Кихотъ; но обратилъ-ли ты вниманіе на то, какого качества была рожь: чистая-ли, полновсная и матовая?
— Нтъ, свтлая
— Могу тебя уврить, другъ кой, замтилъ Донъ-Кихотъ, что прошедши чрезъ ея руки, рожь эта дастъ чудеснйшій пшеничный хлбъ. Но скажи, когда ты передалъ ей мое письмо, поцловала-ли она его? подняла-ли надъ своей головой? сдлала-ли она что-нибудь, достойное полученнаго ею посланія, и что она наконецъ сдлала? ради Бога, говори, не мучь меня.
— Когда я пришелъ къ ней съ вашимъ письмомъ, сказалъ Санчо, то ей, кажется, было не до писемъ, такъ была занята она работой; положи, мой милый, сказала она мн, махая порядочной связкой ржи, это письмо на мшокъ; я ужо, когда покончу работу, прочитаю его.
— Понимаю, понимаю тебя, скрытная красавица, воскликнулъ Донъ-Кихотъ; ты желала прочесть его на свобод, чтобы насладиться каждымъ выраженіемъ. Но, продолжай, Санчо. Скажи, что говорила она теб за работой, что ты отвчалъ ей. Передай мн разговоръ вашъ отъ слова до слова; скажи, о чекъ она спрашивала тебя?
— Ни о чемъ она не спрашивала меня — сказалъ Санчо; а самъ я разсказалъ ей, какъ ваша милость страдаетъ во славу ея, какъ оставилъ я васъ, между скалъ, словно дикаря какого: голаго, не кушающаго со стола, не расчесывающаго бороды, почивающаго на голой земл, и все страдающаго и проклинающаго свою звзду.
— Это ты напрасно сказалъ, что я проклинаю звзду свою, замтилъ Донъ-Кихотъ. Напротивъ, я благословляю и не перестану благословлять ее до конца дней моихъ, потому что она сдлала меня достойнымъ любви такой высокой дамы, какъ Дульцинея Тобозская.
— Ужъ именно высокой, замтилъ Санчо; я полагаю, она вершка на три выше меня.
— Ты почему это знаешь, разв ты мрялся съ ней? спросилъ Донъ-Кихотъ.
— Вотъ какъ я мрялся, отвчалъ Санчо; помогая ей взвалить на осла куль муки, я очень близко подошелъ къ ней, и тогда увидлъ, что она цлой головой выше меня.
— Не правда-ли, высокій ростъ ея, сказалъ Донъ-Кихотъ, гармонируетъ какъ нельзя боле съ высокими достоинствами ума и возвышенной прелестью ея манеръ. Но вотъ, Санчо, отчего ты не можешь отпереться; — когда ты приблизился къ ней, не повяло ли на тебя восхитительнйшими ароматами, не благоухало ли все вокругъ нея, какъ въ магазин самаго изысканнаго парфюмера?
— Никакихъ запаховъ я не слышалъ отъ нее, кром одного, отвтилъ Санчо, происходившаго, врно, оттого, что работая, она страхъ какъ потла.
— У тебя врно былъ насморкъ — сказалъ рыцарь, или ты слышалъ свой собственный запахъ, потому что я, кажется, знаю, какъ благоухаетъ эта роза между шипами, эта садовая лилія, эта разжиженная амбра.
— Пожалуй, что свой собственный слышалъ я, продолжалъ Санчо; я точно, въ частую, слышу отъ себя такой-же самый запахъ, какой, показалось мн, слышалъ я отъ вашей дамы Дульцинеи, и ничего тутъ мудренаго нтъ; если и слышалъ, потому что одинъ чортъ, говорятъ похожъ на другого.
— Но, спрашивалъ Донъ-Кихотъ, провявши и отправивши на мельницу рожь, что сдлала она, прочитавъ мое письмо?
— Письма вашего она вовсе не читала, отвтилъ Санчо, оттого, что не знаетъ она, какъ сказала мн, ни читать, ни писать, а разорвала его на мелкіе кусочки, боясь, какъ-бы кто не прочиталъ и не разгласилъ-бы ея секретовъ. О любви къ ней вашей милости и вашихъ непомрныхъ страданіямъ довольно узнала она изъ моихъ разсказовъ и велла мн передать, что она цалуетъ ваши руки, и что ей желательне видть васъ, чмъ получать отъ васъ письма, потому она и приказываетъ вамъ сейчасъ-же выбраться изъ этого хворостнику и отправиться въ Тобозо. Ей, я вамъ доложу, смерть какъ хочется видть васъ; а ужь какъ она хохотала, когда я сказалъ ей, что ваша милость называетесь
— До сихъ поръ все идетъ какъ нельзя лучше, продолжалъ Донъ-Кихотъ, но скажи мн, когда ты откланялся ей, что подарила она теб, въ награду за т всти, которыя ты принесъ ей отъ ея рыцаря? потому что узнай, Санчо, если ты этого не знаешь: дарить какія-нибудь драгоцнныя вещи оруженосцамъ, двушкамъ или карламъ, приносящимъ всти отъ рыцарей дамамъ и отъ дамъ рыцарямъ, это старинный и ненарушимый рыцарскій обычай.
— Очень можетъ быть, что это такой обычай, сказалъ Санчо и право нельзя сказать, чтобы онъ былъ дурной, но только видно обычай этотъ былъ въ обыча въ прежнія времена, а нынче вмсто драгоцнныхъ подарковъ даютъ ломоть хлба съ кускомъ овечьяго творогу; по крайней мр мн госпожа Дульцинея ничего больше не дала, а творогомъ точно попотчивала, когда я откланивался ей изъ-за плетня скотнаго двора.