Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Пастухи, ничего не понимавшіе изъ всего этого разговора, продолжали молчаливо ужинать, глядя на своихъ гостей и проглатывая куски мяса, величиною въ порядочный кулакъ. Уничтоживъ говядину, они достали сладкихъ желудей съ кускомъ сыру, твердымъ какъ кирпичъ, не забывая при этомъ кубка, безпрерывно путешествовавшаго вокругъ ужинавшихъ, наполняемаго и опорожняемаго, подобно ведру водоливной машины. Пастухи угостили себя такъ хорошо, что изъ двухъ мховъ, наполненныхъ виномъ, къ концу ужина не оставалось и одного. Утоливъ голодъ, Донъ-Кихотъ взялъ въ руку горсть желудей и, молча поглядвъ на нихъ нсколько секундъ, воскликнулъ: «счастливое время! счастливый возрастъ, названный нашими предками золотымъ, не потому чтобы золото, столь уважаемое въ желзный нашъ вкъ, доставалось въ то время безъ труда, но потому, что тогда безъизвстны были роковыя слова: твое и мое. Все было общимъ въ святыя т времена. Чтобы доставить тлу необходимую поддержку, человку предстояло протянуть только руку къ втвямъ величественныхъ дубовъ и срывать съ нихъ роскошные плоды, принадлежавшіе всмъ вмст и каждому порознь. Прозрачные ключи и быстрыя рки доставляли жаждущимъ въ изобиліи прекрасный и освжительный напитокъ. Въ дуплахъ деревъ, въ разслинахъ скалъ безбоязненно основывали свои жилища трудолюбивыя пчелы, предлагая каждому прохожему восхитительный плодъ ихъ сладкаго труда. Огромныя пробковыя деревья сами низвергали съ себя широкую кору, служившую для прикрытія незатйливыхъ хижинъ, въ которыхъ люди укрывались отъ суровости стихій. Всюду царствовали дружба, миръ и любовь. Тяжелый плугъ земледльца не разверзалъ еще утробы нашей общей матери-земли, плодородіе которой удовлетворяло и безъ воздлыванія нуждамъ и удовольствіямъ своихъ первыхъ дтей. Прекрасныя и простодушныя пастушки перебгали съ холма на холмъ съ обнаженными головами, осненными роскошными косами: он не облачались въ драгоцнныя ткани и на формахъ ихъ не блестлъ пурпуръ Тира. Покрытыя цвтами, перевитыми плющемъ, он считали себя въ этомъ простомъ убор лучше наряженными, чмъ наши гордыя дамы, покрытыя всею роскошью позднйшаго изобртенія. Просто высказывались тогда лучшіе порывы сердца, не пріискивая искусственныхъ словъ для своего выраженія. Клевета и ложь не омрачали правды, и всюду царствовало святое правосудіе, не опасаясь пристрастія и корысти, одолвающихъ его нын. Жажда наслажденій не проникала еще въ душу судій, которыхъ и не могло быть въ т времена, когда некого было судить. Молодыя двушки ходили всюду свободно, не опасаясь оскорбительныхъ и преступныхъ покушеній; и если случалось, что он падали, то падали добровольно, тогда какъ нын, въ развращенный нашъ вкъ, никакая двушка, будь она укрыта хоть въ новомъ лабиринт Крита, не можетъ считать себя безопасной, потому что всюду проникшая роскошь развращаетъ скромнйшихъ женщинъ. И вотъ, по мр того, какъ съ вками развращеніе глубже и глубже укоренилось между людьми, оно встртило наконецъ противодйствіе себ въ доблестномъ сословіи странствующихъ рыцарей, самоотверженно посвятившихъ земные дни свои спасительному служенію людей, являясь хранителями двушекъ и вдовъ и заступниками сирыхъ и угнетенныхъ. Друзья мои! я самъ принадлежу къ этому благородному сословію, и это рыцаря и его оруженосца вы почтили вашимъ радушнымъ пріемомъ, за которой я отъ души благодарю васъ, добрые люди.

Эту длинную рчь, безъ которой легко можно было обойтись, Донъ-Кихотъ сказалъ только потому, что видъ жолудей напомнилъ ему о золотомъ вк, представилъ возможность фантазіи его развернуться предъ пастухами въ длинной рчи, повергшей ихъ въ безмолвное изумленіе, и долго еще молчали они посл того, какъ рыцарь пересталъ говорить. Санчо также безмолвствовалъ, жадно глотая жолуди и безпрерывно запивая ихъ виномъ, которое потягивалъ изъ другого, не опорожненнаго еще боченка, повшеннаго на дерев, чтобы сохранить вино свжимъ.

Общее молчаніе было прервано однимъ изъ пастуховъ, сказавшимъ Донъ-Кихоту: «господинъ странствующій рыцарь! дабы вы могли сказать, что мы дйствительно радушно васъ. приняли, поэтому мы хотимъ доставить вамъ новое удовольствіе, заставивъ спть что нибудь одного изъ нашихъ товарищей, котораго мы ждемъ съ минуты на минуту. Это молодой, влюбленный, грамотный и очень умный пастухъ; къ тому еще онъ чудесно играетъ на рабел.

Не усплъ онъ докончить своихъ словъ, какъ въ пол послышался звукъ рабеля, и вскор предъ нашими собесдниками появился красивый молодой человкъ, лтъ двадцати двухъ. Пастухи спросили его: ужиналъ ли онъ, и получивъ утвердительный отвтъ попросили его спть что нибудь. Пусть, сказалъ одинъ изъ нихъ, незнакомый гость нашъ узнаетъ, что и въ нашихъ горахъ есть псенники и музыканты. Мы уже разсказали ему о твоихъ способностяхъ и теперь не хотли бы оказаться лгунами. Спой намъ твой любовный романсъ, переложенный дядей твоимъ церковникомъ въ стихи и понравившійся всей нашей деревн.

— Охотно, отвчалъ Аятоніо, и не заставляя долго себя просить слъ на дубовый пень, и настроивъ рабель проплъ слдующій романсъ: