Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Ну ты далеко не все видлъ, отвчалъ Донъ-Кихотъ. Не долженъ ли я еще разорвать за себ одежду и разметать мое оружіе; не долженъ ли я еще кувыркнуться нсколько разъ головой внизъ, на этихъ скалахъ и натворить иного другихъ удивительныхъ длъ?

— Только, ради Бога, осторожне кувыркайтесь вы на этихъ камняхъ, говорилъ Санчо; вы можете свалиться тутъ за такой камень, что, чего добраго, на первомъ кувырканіи покончите со всми вашими страданіями. Ужъ если для вашей милости такъ необходимы эти кувырканія, то не лучше ли, — такъ какъ вс эти сумазбродства вы станете творить только для смху, — не лучше ли будетъ вамъ кувыркаться въ вод или на чемъ-нибудь мягкомъ какъ вата, а я доложу госпож Дульцине Тобозской, что вы кувыркались на скалахъ твердыхъ какъ алмазъ.

— Благодарю тебя за твое намреніе, добрый мой Санчо, отвчалъ рыцарь, но вмст скажу теб: все, что я собираюсь длать здсь, будетъ вовсе не для смху, а совершенно серьезно; иначе это значило бы попирать законы рыцарства, воспрещающіе намъ, подъ угрозой отлученія, произносить какую бы то ни было ложь; длать же одно вмсто другаго значитъ тоже лгать. поэтому кувырканья мои должны быть истинныя, а не призрачныя, объясняемыя разными лжеумствованіями. Мн даже необходимо будетъ нсколько корпіи для перевязки; такъ какъ судьб угодно было, чтобы мы потеряли нашъ бальзамъ.

— Вотъ что мы потеряли осла, это гораздо хуже, возразилъ Санчо, съ нимъ исчезла и наша корпія и весь нашъ товаръ. И, ради Бога, ваша милость, не вспоминайте вы больше объ этомъ проклятомъ пойл; у меня всю внутренность переворачиваетъ, когда я заслышу про него. Да еще, прошу васъ, считайте вы уже прошедшими эти три дня, которые вы хотите оставить меня при себ, чтобы видть какія натворите вы тутъ безобразія; право, мн кажется, будто я ужь видлъ ихъ и готовъ наговорить вашей дам такихъ чудесъ….. ну, да ужь поторопитесь вы только съ письмомъ и съ моимъ отправленіемъ, потому что страхъ какъ мн хочется поскоре вытянуть васъ изъ этого чистилища, въ которомъ я покину васъ.

— Чистилище? Нтъ, Санчо, это адъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, даже хуже чмъ адъ, если только на свт есть что-нибудь хуже.

— Нтъ, ваша милость, кто попалъ въ адъ, замтилъ Санчо, для того нтъ уже превращенія.

— Какого превращенія? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Ну, значитъ сидть ужь ему такъ вки вчные, а ваша милость, говорилъ Санчо, должны выбраться отсюда, или отсохнутъ у меня эти подошвы, которыми я стану погонять Росинанта. И теперь посылайте меня одинъ разъ за вс въ Тобозо, къ дам вашей Дульцине; я ей такого наговорю о вашихъ суназбродствахъ и безумствахъ, это впрочемъ все равно, — что сдлаю ее податливой вамъ перчатка, хотя бы нашелъ тверже колоды. Прилечу я отъ нея къ вашей милости какъ колдунъ, по воздуху, съ медовымъ отвтомъ, и вытащу васъ изъ этого пекла, отъ котораго благо еще можно освободиться, чего нельзя сдлать ужь изъ настоящаго пекла, съ чмъ ваша милость вроятно согласны.

— Ты правъ, Санчо, отвчалъ рыцарь печальнаго образа, но какъ мн написать письмо?

— Да кстати и записку на полученіе вашихъ ослятъ, добавилъ Санчо.

— Все будетъ сдлано, сказалъ Донъ-Кихотъ; только вотъ что: у васъ нтъ бумаги, поэтому намъ не худо будетъ послдовать примру древнихъ и написать на древесныхъ листьяхъ, или на восковыхъ таблицахъ, которыхъ впроченъ у насъ тоже нтъ. Но вотъ счастливая мысль: я напишу письмо въ бумажник, потерянномъ Карденіо, а ты позаботишься переписать это письмо на отдльномъ лист бумаги въ первой деревн, въ которой найдешь сельскаго учителя ими церковнаго ключаря, только ради Бога, не отдавай его какому-нибудь приказному, потому что писаній этихъ господъ самъ чортъ не разберетъ.

— А кто подпишется за васъ? спросилъ Санчо.

— Амадисъ никогда не подписывалъ своихъ писемъ, отвтилъ рыпарь.

— Ну ужь это какъ вашей милости угодно, а только письмо на счетъ ослятъ должно быть подписано; если я заставлю его переписать, мн скажутъ, что оно фальшивое, и я останусь съ пустыми руками, замтилъ Санчо.

— Все будетъ написано и подписано въ самомъ бумажник, отвтилъ Донъ-Кихотъ; и когда ты покажешь его моей племянниц, то она не заспоритъ съ тобой. Любовное же мое письмо вели подписать такъ: вашъ до гроба рыцарь печальнаго образа. Это ничего не значитъ, что подпись будетъ сдлана не моей рукой. Дульцинея, если я не ошибаюсь, не уметъ ни читать, ни писать, и никогда въ жизни не видала моего почерка. Любовь наша была всегда платонической, ограничиваясь одними влюбленными взглядами и то издалека; и я могу съ спокойной совстью побожится, что любя ее въ теченіе двнадцати лтъ больше чмъ зеницу этихъ глазъ, которыми станутъ нкогда питаться черви земные, я не видалъ ее и четырехъ разъ; да и въ эти то четыре раза, она, быть можетъ ни разу не замтила, что я на нее гляжу; въ такой скромности и отчужденіи отъ свта воспитали ея родители: Лорензо Корхуелло и Альдонзо Ногалезъ.

— Какъ! воскликнулъ Санчо, эта Дульцинея Тобозская дочь Лорензо Корхуелло и Альдонзо Ногалезъ?

— Она самая, отвчалъ Донъ-Кихотъ; достойная быть царицей міра.