— Санчо! слова твои напомнили мн исторію одного современнаго намъ поэта. Въ сатир своей на придворныхъ дамъ онъ не упомянулъ объ одной, противъ которой не дерзнулъ открыто возстать. Разсерженная такимъ невниманіемъ, дама эта побжала къ поэту и просила пополнить проблъ въ его сатир, грозя ему въ противномъ случа страшно отомстить. Сатирикъ поспшилъ исполнить ея желаніе и отдлалъ ее такъ, какъ не отдлали бы ее языки тысячи дуэній. Дама осталась этимъ очень довольна, потому что пріобрла извстность, хотя и безславную. Нельзя не припомнить тутъ кстати и того пастуха, который съ единственной цлью обезсмертить свое имя, сжегъ причисленный къ семи чудесамъ свта знаменитый храмъ Діаны Эфееской, и что-жъ? не смотря на вс усилія скрыть его имя и тмъ помшать сндавшему его желанію обезсмертить себя, — мы знаемъ, что онъ звался Геростратомъ.
Нчто въ этомъ же род я сообщу теб, разсказавъ происшествіе съ славнымъ императоромъ нашимъ, Карломъ пятымъ. Однажды онъ пожелалъ осмотрть въ Рим Пантеонъ Агриппы, этотъ нкогда знаменитый храмъ всхъ боговъ, а нын храмъ всхъ святыхъ; зданіе наилучше сохранившееся изъ всхъ памятниковъ языческаго Рима, и краснорчиве другихъ свидтельствующее о величіи и могуществ его строителей. Онъ устроенъ въ вид купола, и хотя свтъ падаетъ въ него только чрезъ полукруглое отверстіе на самой вершин его, тмъ не мене онъ освщается такъ ярко, что можно думать, будто свтъ входитъ въ него безпрепятственно со всхъ сторонъ. Въ это-то отверстіе августйшій поститель обозрвалъ пантеонъ, вмст съ однимъ молодымъ римляниномъ, обратившимъ вниманіе императора на вс замчательныя частности этого чуднаго зданія. Когда императоръ удалялся уже съ своего мста, проводчикъ неожиданно сказалъ ему: «государь! я не могу скрыть отъ вашего величества странной мысли, тревожившей меня нее время, какъ вы стояли у этого отверстія. Мн все хотлось столкнуть васъ внизъ и вашею смертью обезсмертить себя». «Не могу не поблагодарить васъ за неисполнніе вашего желанія», отвтилъ императоръ, «и чтобы впредь не вводить васъ во искушеніе, запрещаю вамъ отнын на всегда быть тамъ, гд буду я». Съ послднимъ словомъ императоръ очень любезно простился съ своимъ проводникомъ. Все это показываетъ, Санчо, какъ сильно въ человк желаніе заставить говорить о себ. Какъ ты думаешь, изъ-за чего Горацій Коклексъ, обремененный оружіемъ, кинулся съ высокаго моста въ Тибръ? Что побудило Муція Сцеволу сжигать руку свою на раскаленномъ желз? Что воодушевило Курція низвергнуться въ огненную бездну, внезапно развергшуюся предъ нимъ среди вчнаго города? почему Цезарь перешелъ чрезъ Рубиконъ, посл столькихъ зловщихъ предзнаменованій? И, наконецъ, въ наши дни, что устремило Кортеца съ горстью храбрецовъ на завоеваніе новаго свта? что побудило ихъ отодвинуть отъ берега свои корабли и отнять у себя средства къ отступленію? Всми ими двигала жажда извстности, жажда той частицы земнаго безсмертія, которой заслуживаютъ ихъ величественныя дла. Но мы, христіане — католики и странствующіе рыцари, мы должны скоре трудиться для славы вчной, уготованной вамъ въ обители небесной, нежели для той преходящей извстности, которая умретъ вмст съ этимъ міромъ. Подчинимъ же, Санчо, наши дянія слову той религіи, въ лон которой мы имемъ счастіе пребывать; и убивая великановъ, смиримъ нашу гордость, зависть побдимъ великодушіемъ, гнвъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ, жадность воздержаніемъ, сонъ — легкой пищей и настойчивымъ бодрствованіемъ, наконецъ страсти врностью, которой мы обязаны избраннымъ нами дамамъ. Восторжествуемъ надъ лностью, объзжая четыре части свта, и отыскивая случаи, могущіе содлать насъ не только истинными христіанами, но вмст и славными рыцарями. Вотъ, Санчо, ступени, по которымъ можно и должно достигать неумирающей славы.
— Все это я понимаю очень хорошо, отвчалъ Санчо, но сдлайте одолженіе, разъясните мн одно тревожащее меня сомнніе.
— Открой мн его, и я отвчу теб, какъ могу, сказалъ Донъ-Кихотъ.
— Скажите мн, гд теперь эти Іюли, и Августы и другіе названные вами рыцари? спросилъ Санчо.
— Язычники, безъ сомннія, въ аду, а христіане, если они вели на земл праведную жизнь, находятся въ раю или въ чистилищ.
— Ладно, но скажите еще, продолжалъ Санчо, надъ прахомъ этихъ важныхъ лицъ теплятся ли никогда непогасаемыя серебряныя лампады? гроба, въ которыхъ схоронены тла ихъ, украшены ли парчами и восковыми изображеніями костылей, головъ, ногъ и рукъ? и если не этимъ, то скажите, чмъ они украшены?