Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Ваша правда, сказалъ священникъ. Но всмъ остальнымъ нужно пріискивать себ пастушку, которая пришлась бы намъ если не по душ, то хоть попалась бы подъ руку.

— Если же ихъ не найдется, подхватилъ Самсонъ, тогда купимъ себ на рынк какую нибудь Фили, Амарилью, Діану, Флориду, Галатею, Белизарду, словомъ одну изъ этихъ дамъ, пріобртшихъ себ въ печати повсемстную извстность. Если моя дама, или врне моя пастушка зовется Анной, я стану воспвать ее подъ именемъ Анарды, Франсуазу назову Франсеніей, Луцію — Луциндой, и жизнь наша устроится на удивленіе; самъ Санчо Пансо, если онъ пристанетъ къ нашей компаніи, можетъ воспвать свою Терезу подъ именемъ Терезины.

Донъ-Кихотъ улыбнулся, а священникъ, осыпавъ еще разъ похвалами его прекрасное намреніе, еще разъ вызвался раздлять съ Донъ-Кихотомъ его пасторальную жизнь въ продолженіе всего времени, которое останется у него свободнымъ отъ его существенныхъ занятій.

Затмъ друзья простились съ Донъ-Кихотомъ, попросивъ его заботиться о своемъ здоровь и не жалть ничего, что можетъ быть полезнымъ для него.

Судьб угодно было, чтобы весь этотъ разговоръ услышали племянница и экономка, и по уход священника и бакалавра, он вошли въ комнату Донъ-Кихота.

— Дядя мой! что это значитъ, воскликнула племянница; въ то время, какъ мы думали, что вы вернулись домой, чтобы жить наконецъ вмст съ нами умно и спокойно, вы опять собираетесь отправляться въ какіе-то лабиринты, собираетесь сдлаться какимъ-то пастухомъ. Полноте вамъ, — ржаная солома слишкомъ тверда, не сдлать изъ нее свирли.

— И какъ станете жить вы въ пол въ лтніе жары и зимнія стужи, слушая вой волковъ, добавила экономка; это дло грубыхъ и сильныхъ людей, съ пеленокъ привыкшихъ къ такой жизни; ужъ если длаться пастухомъ, такъ лучше вамъ, право, оставаться странствующимъ рыцаремъ. Послушайтесь меня; я говорю вамъ не на втеръ, не оттого, что у меня чешется языкъ, а съ пятьюдесятью годами моими на плечахъ; послушайтесь меня: оставайтесь дома, занимайтесь хозяйствомъ, подавайте милостыню бднымъ и клянусь душой моей, все пойдетъ отлично у насъ.

— Хорошо, хорошо, дти мои, прервалъ Донъ-Кихотъ, я самъ знаю, что мн длать. Отведите меня теперь въ спальню, мн что-то нездоровится — и будьте уврены, что странствующимъ рыцаремъ и пастухомъ, я не перестану заботиться о васъ, и буду стараться, чтобы вы ни въ чемъ не нуждались.

Племянница и экономка уложили Донъ-Кихота въ постель, дали ему пость и позаботились о немъ, какъ лучше могли.

Глава LXXIV

Такъ какъ ничто въ этомъ мір не вчно, какъ все идетъ склоняясь отъ начала къ своему послднему концу, въ особенности же наша жизнь, и какъ Донъ-Кихотъ не пользовался отъ небесъ никакимъ преимуществомъ составлять исключеніе изъ общаго правила, поэтому наступилъ и его конецъ въ ту минуту, когда онъ меньше всего ожидалъ его. Въ слдствіе ли безвыходной грусти, въ которую повергла его послдняя неудача, по неисповдимой ли вол небесъ, но только онъ внезапно заболлъ томительной лихорадкой, продержавшей его въ постел шесть дней. Во все это время бакалавръ, священникъ и цирюльникъ навщали его по нскольку разъ въ день, а Санчо почти не отходилъ отъ его изголовья. Предполагая, что тяжелая мысль о претерпнномъ имъ пораженіи, и потерянная надежда разочаровать Дульцинею, произвели и поддерживали болзнь Донъ-Кихота, друзья больнаго старались всми силами утшить его. «Вставайте, вставайте,» говорилъ ему бакалавръ, «да начнемъ скоре нашу пастушескую жизнь; я ужъ ради этого случая и эклогу получше Саннозоровскихъ сочинилъ и купилъ у одного кинтанарскаго пастуха двухъ собакъ для нашихъ будущихъ стадъ». Все это не могло однако облегчить Донъ-Кихота. Позвали доктора, тотъ пощупалъ пульсъ, покачалъ головой и посовтовалъ друзьямъ больнаго позаботиться объ исцленіи души его, не надясь на исцленіе тла. Твердо и спокойно выслушалъ Донъ-Кихотъ свой смертный приговоръ; но Санчо, племянница и экономка зарыдали при этой всти такъ безнадежно, какъ будто больной лежалъ уже на стол. По словамъ доктора, тайная грусть сводила въ гробъ Донъ-Кихота. Желая отдохнуть, онъ попросилъ оставить его одного. Вс удалились и Донъ-Кихотъ проспалъ, какъ говорятъ, такъ долго и крпко, что племянница и экономка начали бояться, чтобы онъ не отошелъ въ этомъ сн. Онъ однако проснулся и пробудясь, громко воскликнулъ: «да будетъ благословенъ Богъ, озарившіи меня въ эту минуту своею благодатью. Безгранично его милосердіе и грхи наши не могутъ ни удалить, ни умалить его».

Пораженная этими словами, не похожими на прежнія. рчи больнаго, племянница спросила его: «что говоритъ онъ о небесномъ милосердіи и о земныхъ гршникахъ»?