Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Переходившее отъ отца въ сыну преданіе говоритъ, что дружба осла и Россинанта, этихъ двухъ миролюбивйшихъ въ мір животныхъ, была такъ искренна, что авторъ исторіи Донъ-Кихота посвятилъ нсколько главъ исключительно этой животной пріязни. Впослдствіи онъ сократилъ ихъ, желая соблюсти въ своемъ труд достоинство, подобающее столь героической исторіи, какъ исторія нашего рыцаря. Тмъ не мене, по временамъ, онъ забывается и пишетъ, напримръ, что когда животныя наши сходились вмст, они тотчасъ же спшили почесаться другъ о друга, и когда имъ, наконецъ, надодали эти взаимно оказываемыя другъ другу услуги, тогда Россинантъ склонялъ на шею осла свою морду, выходившую изъ-за первой на поларшина, посл чего оба, потупивъ взоры долу, готовы были пребывать въ такомъ положеніи по крайней мр сутокъ трое, еслибъ не выводили ихъ изъ этого сладостнаго усыпленія люди или голодъ. Авторъ не побоялся уподобить эту дружбу дружб Низуса и Еураліи, и даже Ореста и Пилада — сравненіе, показывающее какъ высоко чтилъ онъ дружбу осла съ Россинантомъ. Быть можетъ, впрочемъ, онъ хотлъ воспользоваться случаемъ, чтобы напомнить людямъ о томъ, какъ легко они измняютъ дружб, которой пребываютъ врными даже животныя.

И да не укорятъ автора за его сравненіе; въ оправданіе его я укажу на всми прославляемую врность собаки, предусмотрительность муравья, бдительность журавля, благоразуміе слона и прямодушіе лошади, которыя ставятся въ примръ самимъ людямъ. — Едва лишь наши искатели приключеній заснули, Санчо на находившейся близъ него колод, а Донъ-Кихотъ подъ зеленью могучаго дуба, какъ послдній былъ пробужденъ поднявшимся позади его шумомъ. Желая узнать, что это такое, онъ привсталъ и услышалъ вблизи разговоръ двухъ мужчинъ. «Другъ мой!» говорилъ одинъ изъ нихъ, «слзай-ка поскорй съ коня и разнуздай нашихъ лошадей; он найдутъ здсь свжую траву, а я — тишину и уединеніе, способныя питать мои влюбленныя мечты».

Сказавъ это, онъ соскочилъ съ сдла, и ложась за траву застучалъ своимъ оружіемъ. Донъ-Кихоту стало ясно теперь, что вблизи его находится другой рыцарь. Ни мало не медля, онъ толкнулъ Санчо, и не безъ труда разбудивъ его, тихо сказалъ ему: «другъ мой! мы стоимъ лицомъ къ лицу съ новымъ приключеніемъ.

— Дай только Богъ, чтобы съ какимъ-нибудь путнымъ, отвчалъ Санчо, но, скажите за милость, гд же это приключеніе.

— Гд? оглянись вокругъ, и ты увидишь рыцаря, и какъ кажется, чмъ то сильно опечаленнаго. Онъ такъ тяжело опустился на землю, что застучалъ своимъ оружіемъ.

— Все же таки я не вижу этого приключенія, повторилъ Санчо.

— Да вдь я не говорю приключеніе, говорю только, что вы на дорог къ нему. Но чу! рыцарь кажется настраиваетъ арфу, и судя потому, какъ онъ откашливается, нужно думать, что онъ собирается пть.

— Вы правы, воскликнулъ Санчо; по всему видно, что это долженъ быть влюбленный рыцарь.

— Санчо! неужели ты думаешь, что есть не влюбленные рыцари; всякій рыцарь непремнно влюбленъ, отвтилъ Донъ-Кихотъ. Но послушаемъ его, въ своей псн, онъ вроятно откроетъ какъ свои тайны, ибо отъ избытка сердца глаголятъ уста.

Санчо собирался что-то отвтить, но незнакомый рыцарь перебилъ его, запвъ, не особенно хорошимъ, не особенно дурнымъ голосомъ, слдующую пснь:

О, моя дама! Ваша воля
Пусть мн назначитъ путь, и я
Пойду по немъ не уклоняясь.
Когда вамъ жизнь моя нужна,
Скажите, — и погибну я.
И если только вы хотите,
Чтобъ о моей кончин слухъ
Путями новыми достигъ васъ,
То врьте мн, что передастъ
Вамъ эту всть сама любовь.
Послушный вашимъ повелньямъ
Противорчащимъ, и я,
Любви всецло покоряясь,
Какъ камень твердъ, какъ воскъ сталъ мягокъ.
Но твердое, иль мягкое,
Вамъ это сердце, все равно,
Принадлежитъ. Возьмите жъ, рвите
Его, иль выржьте на немъ
Что вамъ угодно — я клянусь
Запечатлть на немъ — на вки образъ вашъ.

Съ послднимъ словомъ рыцарь тяжело вздохнулъ и затмъ уныло воскликнулъ: «о, прекраснйшая и неблагодарнйшая изъ женщинъ, блистающая Кассильда Вандалійская! Неблагодарная! За что ты осудила твоего рыцаря на вчныя странствованія и тягостные труды? Недовольно ли того, что мое мужество и моя рука заставили всхъ наварскихъ, леонскихъ, андалузскихъ, кастильскихъ и наконецъ ламанчскихъ рыцарей признать тебя первой красавицей въ мір.

— Ламанчскихъ? — не думаю, проговорилъ Донъ-Кихотъ. Я самъ ламанчскій рыцарь, но никогда не признавалъ и не признаю ничего столь оскорбительнаго для Дульцинеи. Санчо! продолжалъ онъ, этотъ рыцарь что-то завирается, но послушаемъ, что будетъ дальше.