Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Не думай однако, чтобъ ужъ островъ былъ такой неоцненный кладъ, какъ теб кажется, сказалъ собесдникъ Санчо. Есть жалкіе, угрюмые острова, да и лучшіе то изъ нихъ составляютъ тяжелое бремя, взвалимое на свои плечи властителями ихъ, въ частую изнемогающими подъ этою тяжестью. Право, не лучше ли намъ жить у себя дома и заниматься охотой или рыбной ловлей, вмсто этихъ вчныхъ странствованій, на которыя мы обрекли себя? Вдь у нашего брата, странствующаго оруженосца, какъ бы ни былъ онъ бденъ, все же найдется пара гончихъ и какая-нибудь кляченка, или ужъ на худой счетъ удочка для рыбной ловли.

— За исключеніемъ кляченки у меня есть все остальное, отвчалъ Санчо; при томъ оселъ мой, нисколько не льстя ему, стоитъ, ей Богу, двухъ коней моего господина, и провались я на этомъ мст, если я промняю его на господскаго коня, хотя бы съ придачей четырехъ четвертей овса; ты не можешь представить себ, что это за удивительный оселъ. Что же касается гончихъ, то чортъ ли въ нихъ: мн все равно есть ли он у меня, или нтъ; я думаю, что охотиться пріятно только на чужой счетъ.

— А знаешь ли, братъ, что я скажу теб, замтилъ оруженосецъ рыцаря лса; скажу теб, что я ршился распрощаться съ этимъ смшнымъ рыцарствомъ и возвратиться домой. Стану жить мирно въ семь своей и воспитывать дтей, которыхъ у меня, по милости Божіей, трое, прелестныхъ, какъ жемчужины востока.

— У меня ихъ двое, отвтилъ Санчо; но двое такихъ, что ихъ можно бы отправить на показъ самому пап, въ особенности дочь, прелестнйшее существо. При помощи Божіей, я надюсь сдлать ее графиней, хотя и противъ воли ея матери.

— А сколько ему лтъ, этому прелестному существу, которое вы думаете сдлать графиней?

— Пятнадцать съ небольшимъ, отвчалъ Санчо; она стройна, какъ жердь, свжа, какъ апрльское утро и сильна, какъ носильщикъ.

— Чортъ возьми! воскликнулъ оруженосецъ рыцаря лса; сколько достоинствъ за разомъ. Да ей пристало быть не только графиней, но хоть самой нимфой. О, плутовка, о порожденіе плута! какъ она должна быть мила съ связкой дровъ на спин.

— Очень мила, перебилъ Санчо, но только ни она, ни мать ея, и никто изъ насъ никогда плутами, слава Богу, не были, да дастъ Богъ и не будемъ, пока живу я на свт. Поэтому, сдлай одолженіе, говори повжливе; мн, человку воспитанному въ обществ странствующихъ рыцарей, олицетворяющихъ собою вжливость, слова твои приходятся не совсмъ по вкусу.

— Какъ же ты мало смыслишь въ похвалахъ, отвтилъ оруженосецъ рыцаря лса. Неужели ты не замтилъ, что, напримръ, въ цирк, когда рыцарь нанесетъ быку ловкій ударъ копьемъ, или когда кто-нибудь выкинетъ ловкую штуку, то обыкновенно говорятъ: «о, плутъ, плутишка, какъ онъ ловко смастерилъ, или какъ онъ ловко хватилъ». И слова эти становятся тогда не бранными, а напротивъ хвалебными. А теб, какъ видно не пристало имть дточекъ, которыя стоили бы подобныхъ похвалъ.

— Чортъ возьми! воскликнулъ Санчо, да если дло на то пошло, и руготня стоитъ ныньче похвалъ, то я, жена и весь родъ мой могли бы считаться олицетвореннымъ плутовствомъ, потому что все, что ни говорятъ, что ни длаютъ они, достойно всякихъ ругательныхъ и не ругательныхъ похвалъ. О, чтобы поскорй увидть ихъ, я ежеминутно молю Господа, да избавитъ Онъ меня отъ этого смертнаго грха — проклятаго и опаснаго ремесла оруженосца странствующаго рыцарства. Дернула же меня нелегкая приняться за него во второй разъ, польстясь опять на кошелекъ со ста червонцами, какой довелось ужъ мн разъ отыскать въ ущеліяхъ Сіеры-Морены. И вотъ, посл этого, чортъ такъ и дразнитъ меня, такъ вотъ кажется и суетъ мн огромный кошелекъ съ червонцами, то подъ самый носъ, то подъ одинъ, то подъ другой бокъ, такъ вотъ кажись я ужъ щупаю его своими руками, приношу домой, накупаю тамъ столько добра и пріобртаю столько доходовъ, какъ словно принцъ какой. И когда начну я думать объ этомъ, тогда, право, забывается какъ то все, что приходится переносить мн, странствуя съ моимъ, какъ будто свихнувшимся немного, господиномъ, потому что нечего грха таить, я самъ начинаю видть, что господинъ мой больше походитъ на полуумнаго, чмъ на рыцаря.

— Не даромъ пословица говоритъ, отвчалъ собесдникъ Санчо, гд черезъ врай переложишь, тамъ ничего не положишь; и если дло пошло на правду, то скажу я теб, что и моему безумцу мудрено сыскать подъ стать другого. Это господинъ, до того ужъ не въ мру пекущійся о своихъ ближнихъ, что для того, чтобы возвратитъ разсудокъ одному знакомому ему безумцу, онъ кажись потерялъ свой собственный.

— Ужъ не влюбленъ ли онъ? спросилъ Санчо.

— Влюбленъ то, влюбленъ, отвчалъ оруженосецъ лса, въ какую то Кассильду Вандалійскую — самую жестокую и чудную женщину на свт.

— Что жъ? возразилъ Санчо, нтъ дороги безъ выбоинъ и камней, которыхъ не пришлось бы обходить. И если тебя, братецъ ты мой — только заставляютъ еще варить бобы, то у меня они давно уже перепрли, и глупость на свт, какъ я вижу, право, соблазнительне ума. Но только если это правда, что подлить свое горе съ другими значитъ облегчить его, то мы можемъ теперь взаимно утшиться, потому что оба мы служимъ полуумнымъ.