Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

— Да можетъ быть они тогда были регидорами, а теперь стали алькадами, отвтилъ Санчо; и разв не все равно: ревли ли алькады или регидоры, лишь бы кто-нибудь ревлъ, а алькадъ, или регидоръ, это все равно.

Вскор наши искатели приключеній узнали, что крестьяне осмянной деревни вышли на битву съ крестьянами осмявшими ихъ, больше чмъ это слдовало, особенно, принимая во вниманіе ихъ близкое сосдство. Не долго думая, рыцарь подъхалъ къ крестьянамъ, къ великому неудовольствію Санчо, не жаловавшаго подобнаго рода встрчъ. Толпа разступилась и охотно впустила рыцаря, полагая, что это какой-нибудь воинъ съ ея стороны. Приподнявъ забрало, гордо и смло подъхалъ Донъ-Кихотъ къ знамени, на которомъ нарисовавъ былъ оселъ, и тамъ его окружили начальники партіи, оглядывая его съ головы до ногъ, потому что онъ удивилъ ихъ столько же, какъ и всхъ, кому случалось видть его въ первый разъ. Замтивъ съ какимъ нмымъ вниманіемъ вс смотрятъ на него, Донъ-Кихотъ ршился воспользоваться минутой всеобщаго молчанія и, возвысивъ голосъ, громко сказалъ: «храбрые люди! прошу не перебивать меня, пока я не наскучу вамъ, или не скажу чего-нибудь непріятнаго для васъ. Если же случится что-нибудь подобное, тогда, по первому знаку вашему, я положу печать на уста мои.» Крестьяне въ одинъ голосъ просили его говорить, общая охотно слушать. Получивъ это позволеніе, Донъ-Кихотъ продолжалъ: «добрые люди! я странствующій рыцарь. Оружіе — мое занятіе, а мой долгъ — оказывать помощь всмъ нуждающимся въ ней. Нсколько дней тому назадъ, я услышалъ про случившуюся съ вами непріятность и узналъ причину, заставившую васъ взяться за оружіе. Я серьезно думалъ, не одинъ разъ, о вашемъ дл, и пришелъ въ тому заключенію, что вы сильно ошибаетесь, считая себя оскорбленными. Одинъ человкъ, это бы онъ ни былъ, не можетъ оскорбить цлой общины, если только не обвинить ее въ измн, потому что въ послднемъ случа нельзя знать, кто именно измнилъ въ ея сред. Въ примръ этого я вамъ укажу на Діего Ордонесъ Лару, вызвавшаго на бой цлый городъ Замору, такъ какъ онъ не зналъ что одинъ Велидо Дольфосъ совершилъ преступленіе, убивъ измннически своего короля. Онъ вызвалъ поэтому на бой весь городъ, вс граждане котораго должны были отвчать за преступленіе, совершенное въ сред ихъ; на всхъ ихъ должна была обрушиться рука мщенія. Діего, правда, немного увлекся въ этомъ случа, потому что къ чему ему было вызывать на бой мертвецовъ, воды, не рожденныхъ еще младенцевъ и тому подобное; хотя, впрочемъ, ничто не въ силахъ обуздать языка, когда гнвъ выступаетъ, такъ сказать, изъ береговъ. Если же одинъ человкъ не можетъ оскорбить государство, область, городъ или общину, то вамъ, ясное дло, не въ чему выходить на бой, чтобы отмстить за оскорбленіе, котораго не существуетъ. Подумайте: не странно ли было бы видть, еслибъ Кавалеросы [11] корчемники, мыловары, коты [12] убивали всякаго называющаго ихъ этими именами, или всякаго, кому ребятишки дали какое-нибудь прозвище. Что было бы, еслибъ жители всхъ этихъ мстечекъ жили въ вчной войн между собою, занимаясь одними драками? да сохранитъ насъ отъ этого Господь. Въ благоустроенномъ обществ граждане должны браться за оружіе, жертвуя собой и своимъ достояніемъ только въ четырехъ случаяхъ. — Во-первыхъ, для защиты католической религіи; въ-вторыхъ, для защиты собственной жизни, что совершенно въ порядк вещей; въ третьихъ, для защиты чести ближняго и своего имущества; въ четвертыхъ, для защиты своего короля въ законной войн. Наконецъ, въ пятыхъ, если хотите, или врне, во вторыхъ, для защиты отечества. Къ этимъ пяти главнымъ можно присоединить нсколько второстепенныхъ причинъ, которыя могутъ по всей справедливости, побудить насъ взяться за оружіе. Но обнажать его за пустяки, за шалости и шутки, которыя могутъ скоре разсмшить, чмъ оскорбить, право, друзья мои, это въ высшей степени безумно. Къ тому же мстить несправедливо, — а справедливо мстить нельзя, — значитъ попирать законы исповдуемой нами религіи, повелвающей намъ любить даже враговъ и благословлять ненавидящихъ насъ. Заповдь эту, какъ кажется, съ перваго взгляда, исполнить довольно трудно, но это только такъ кажется тмъ, которые принадлежатъ больше міру, чмъ Богу, и у которыхъ плоть торжествуетъ надъ духомъ. Истинный Богочеловкъ, Іисусъ Христосъ, въ устахъ котораго ложь не мыслима, повдалъ намъ, какъ учитель и законодатель нашъ, что иго его благо и бремя легко. А могъ ли онъ заповдать намъ исполнять невозможное? И такъ, добрые люди, законы Божескіе и человческіе приглашаютъ васъ успокоиться и положить оружіе.

— Чортъ меня возьми, пробормоталъ подъ носъ себ Санчо, если господинъ мой не богословъ, то похожъ на него какъ яйцо за яйцо.