Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

«Я не понимаю, что вамъ нужно, добрые люди», сказалъ Санчо. Въ отвѣтъ на это одинъ пилигримъ вынулъ изъ-за пазухи кошелекъ и показалъ Санчо, что братія проситъ денегъ. Приложивъ большой палецъ въ горлу и разставивъ въ воздухѣ остальные, Санчо далъ этимъ понять нищимъ, что въ карманѣ у него нѣтъ ничего; и пріударивъ затѣмъ своего осла поѣхалъ дальше. Но одинъ изъ нищихъ, оглядѣвъ его съ ногъ до головы, бросился въ слѣдъ за нимъ, схватилъ его за поясъ и громко закричалъ Санчо на чистомъ испанскомъ языкѣ: «Боже! кого я вижу, неужели это добрый сосѣдъ мой Санчо Пансо? Да, это онъ, безъ всякаго сомнѣнія, потому что я не сплю и не пьянъ». Санчо былъ очень удивленъ, услышавъ, что его называютъ по имени и увидѣвъ, что его обнимаетъ какой-то нищій пилигримъ. Молча — долго и внимательно смотрѣлъ онъ на него, но не могъ узнать, кто это.

— Братъ Санчо Пансо, сказалъ нищій, развѣ не узнаешь ты сосѣда твоего мориска Рикота, разнощика изъ твоей деревни?… Услышавъ это, Санчо сталъ пристально вглядываться въ нищаго, и мало-по-малу узналъ знакомыя черты своего земляка. Не сходя съ осла, онъ сказалъ, обнимая Рикота: «какой же чортъ могъ бы узнать тебя, Рикотъ, въ этомъ платьѣ? Кто это такъ нарядилъ тебя и какъ рѣшился ты прійти въ Испанію; — вѣдь если тебя поймаютъ здѣсь, не сдобровать тебѣ«.

— Если ты не выдашь меня, Санчо, отвѣтилъ пилигримъ, никто, я увѣренъ, не узнаетъ меня въ этомъ видѣ. Но сойдемъ съ дороги и отправимся въ этотъ лѣсокъ; тамъ мы отдохнемъ и закусимъ. Ты тоже закусишь съ моими хорошими товарищами, и я разскажу тебѣ, что случилось со мною, со дня моего ухода изъ деревни, послѣ приказа его величества, грозившаго послѣднимъ остаткамъ нашей несчастной націи.

Санчо охотно согласился на это, и Рикотъ, переговоривъ съ своими товарищами, отправился въ лѣсокъ, расположенный недалеко отъ большой дороги. Тамъ пилигримы, все молодые, красивые люди, кромѣ престарѣлаго Рикота, сложили на землю посохи, скинули свои дорожные плащи и, оставшись въ однихъ камзолахъ, усѣлись на землѣ, вынули котомки, плотно набитыя провизіей, за двѣ версты возбуждавшей жажду, и разложили за тѣмъ на травяной скатерти хлѣбъ, соль, ножи, орѣхи, овечьи сыры и кости отъ окороковъ, которыя можно было если не грызть, то по крайней мѣрѣ сосать. Кромѣ того они достали икру, вещество сильно возбуждающее жажду и вдоволь оливъ, правда сухихъ и безъ всякой приправы, но вкусныхъ и удобныхъ и для жеванія въ свободное время. Но всего ярче сіяли на этомъ банкетѣ шесть мѣховъ вина; — каждый пилигримъ досталъ изъ своей котомки по одному мѣху, и самъ добрый Рикотъ, преобразившійся изъ мориска въ нѣмца, досталъ также свой мѣхъ, — по величинѣ онъ могъ поспорить съ пятью остальными. За тѣмъ пилигримы принялись медленно, но съ большимъ апетитомъ закусывать, отвѣдывая куски разныхъ яствъ остріемъ ножа. Закусивши они приподняли руки съ мѣхами вина, устремили глаза къ небу и, качая головами, приложили горлышки бутылокъ ко рту. Показывая этимъ сколько удовольствія доставляетъ имъ такого рода занятіе, они оставались въ одномъ положеніи нѣсколько времени, вливая въ себя вино. Глядя на это, Санчо чувствовалъ себя какъ нельзя болѣе довольнымъ, и взявши у Рикота мѣхъ съ виномъ, принялся распивать его съ такимъ же удовольствіемъ, какъ и остальная компанія. Четыре раза мѣха подносили во рту, въ пятый поднести ихъ было невозможно; въ общему горю они стали сухими и плоскими, какъ тростникъ. Отъ времени до времени каждый изъ пилигримовъ соединилъ правую руку свою съ рукою Санчо, говоря: «испанцы и нѣмцы въ дружеской компаніи, на что Санчо отвѣчалъ: клянусь Богомъ, правда. Послѣ чего онъ разражался смѣхомъ, продолжавшимся съ часъ времени и забывалъ тогда все, что приключилось съ нимъ во время его губернаторства. За питьемъ и ѣдой, дѣло извѣстное, забываются всякія невзгоды. Конецъ попойки сталъ началомъ сна, и пилигримы захрапѣли на травѣ, служившей имъ скатертью и столомъ. Не спали только Санчо и Рикотъ, потому что они больше ѣли, чѣмъ пили. Отошедши немного въ сторону, они усѣлись подъ букомъ, и тѣмъ временемъ, какъ товарищи его пилигримы сладко спали себѣ, Рикотъ чистымъ испанскимъ языкомъ, не примѣшивая ни одного маврскаго слова, разсказалъ Санчо Пансо свою исторію: