Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

«Чтобы отъ Севильи до Мартены, отъ Гренады до Лои и отъ Лондона до Англіи считали тебя вѣроломнымъ, чтобы въ картахъ не шли къ тебѣ короли, и чтобы не видѣлъ ты ни тузовъ, ни семерокъ въ игрѣ. Чтобы кровь текла у тебя изъ ранъ, когда срѣжешь ты мозоли твои, и когда вырвешь зубъ, чтобы послѣ него остались у тебя корешки. Жестокій Бирено, убѣгающій Еней, да сопутствуетъ тебѣ Баррабасъ и пусть будетъ съ тобою, что будетъ».

Тѣмъ времененъ, какъ опечаленная Альтизидора изливала въ этихъ словахъ свое горе, Донъ-Кихотъ пристально глядѣлъ на нее, и когда она кончила, рыцарь, не отвѣчая ей ни слова, сказалъ, обратясь къ Санчо: «Заклинаю тебя спасеніемъ предковъ твоихъ, добрый мой Санчо, скажи мнѣ правду? уносишь ли ты отсюда подвязки и три платка, о которыхъ говоритъ эта влюбленная дѣвушка?»

— Три платка я увожу, отвѣчалъ Санчо, но подвязокъ никакихъ у меня нѣтъ. — Безстыдство Альтизидоры поразило герцогиню. Хотя она знала ее насмѣшливый и бойкій нравъ, но все же не воображала ее такой нахальной дѣвчонкой. Къ тому же она не была предувѣдомлена объ этой выходкѣ. Желая обратить все это въ шутку, герцогъ сказалъ Донъ-Кихоту:

— Послѣ такого прекраснаго пріема, какой вы встрѣтили, рыцарь, въ этомъ замкѣ, не хорошо было съ вашей стороны похитить здѣсь три платка наименьше и наибольше три платка съ парой подвязокъ. Подобный поступокъ вовсе не соотвѣтствуетъ стяженной вами славѣ и не говоритъ въ пользу благородства вашихъ чувствъ. Отдайте этой дѣвушкѣ ея подвязки, или я вызываю васъ на бой, ни мало не безпокоясь о томъ, что злые волшебники измѣнятъ мой образъ, подобно тому, какъ они измѣнили образъ сражавшагося съ вами слуги моего Тозилоса.

— Избави меня Богъ обнажить мечь противъ того, кто такъ ласково принялъ меня въ своемъ замкѣ, отвѣтилъ рыцарь. Я отдамъ платки, такъ какъ Санчо говоритъ, что онъ ихъ взялъ, подвязокъ же я не могу отдать, потому что у меня ихъ нѣтъ; пусть эта дѣвушка поищетъ у себя, она вѣрно найдетъ ихъ. Никогда, господинъ герцогъ, продолжалъ онъ, не былъ я воромъ, и думаю, что никогда въ жизни не буду, если не отступится отъ меня Богъ. Въ томъ, что эта дѣвушка влюблена въ меня, я нисколько не виноватъ, и не считаю себя обязаннымъ извиняться за это ни передъ него, ни передъ вашей свѣтлостью. Прошу васъ только имѣть лучшее мнѣніе обо мнѣ и позволить мнѣ продолжать мой путъ.

— Да хранитъ васъ Богъ, господинъ Донъ-Кихотъ, воскликнула герцогиня, и дай намъ Богъ получить счастливыя извѣстія о вашихъ подвигахъ. Поѣзжайте, поѣзжайте съ Богомъ, потому что чѣмъ дольше вы остаетесь здѣсь, тѣмъ сильнѣйшій возжигаете пламень въ сердцѣ этой дѣвушки, не сводящей съ васъ глазъ. Но я накажу ее такъ, что она не дастъ больше воли ни языку, ни глазамъ своимъ.

— Еще одно слово, безстрашный Донъ-Кихотъ, воскликнула Альтизидора; извини меня, что я обвинила тебя въ кражѣ подвязокъ, клянусь душой моей и совѣстью, онѣ у меня на ногахъ, и я также ошиблась, какъ тотъ, кто ищетъ осла, сидя на немъ.

— Что, не моя ли правда, воскликнулъ Санчо; я, какъ разъ, такой человѣкъ, чтобы скрывать ворованныя вещи. Будь у меня поползновеніе въ этому, такъ вѣрно не зѣвалъ бы я, бывши губернаторомъ.

Донъ-Кихотъ низко поклонился герцогу, герцогинѣ и всему, глядѣвшему на него, народу и, тронувъ Россинанта, выѣхалъ въ сопровожденіи Санчо изъ замка по дорогѣ въ Сарагоссу.

Глава LVIII

Увидѣвъ себя въ чистомъ полѣ,— освобожденный отъ преслѣдованій влюбленной въ него Альтизидоры, Донъ-Кихотъ почувствовалъ себя въ своей сферѣ, съ обновленными силами для продолженія своихъ рыцарскихъ похожденій. «Свобода, Санчо», сказалъ онъ своему оруженосцу, «это драгоценнѣйшее благо, дарованное небомъ человѣку. Никто не сравнится съ нею, ни сокровища, скрытыя въ нѣдрахъ земныхъ, ни скрытыя въ глубинѣ морской. За свободу и честь человѣкъ долженъ жертвовать жизнью; потому что рабство составляетъ величайшее земное бѣдствіе. Ты видѣлъ, другъ мой, изобиліе и роскошь, окружавшія насъ въ замкѣ герцога. И что же? вкушая эти изысканныя яства и замороженные напитки, я чувствовалъ себя голоднымъ, потому что пользовался ими не съ тою свободой, съ какою я пользовался бы своею собственностью: чувствовать себя обязаннымъ за милости, значитъ налагать оковы на свою душу. Счастливъ тотъ, кому небо дало кусокъ хлѣба, за который онъ можетъ благодарить только небо».

— И все-таки, ваша милость, отвѣтилъ Санчо, намъ слѣдовало бы быть признательнымъ къ герцогу за двѣсти золотыхъ, поданныхъ мнѣ въ кошелькѣ герцогскимъ мажордомомъ; какъ живительный бальзамъ, я храню ихъ возлѣ сердца, на всякій непредвидѣнный случай. Вѣдь не все же пировать вамъ по дорогѣ въ замкахъ, придется, можетъ быть, опять попадать въ корчмы, гдѣ станутъ угощать насъ палками.