Дорога моей земли

Святое зачатье цветенья:
тюльпанника первый виток.
На цыпочках встали растенья
и смотрят глазком на восток.

И нюхают воздух лиловый,

подкрашенный хвоей еловой,
настоянный на можжевеле,
на прели сентябрьской листвы,
вплывающий свистом травы
в соломку пастушьей свирели.

О первый студеный туман —

распахнутый утренник мира!
(Седых облаков караван —
гигантская бурка Памира.)

Весна!

Перезвон топора,
рабочая песня в селеньях,
гудят на полях трактора,
и зерна готовятся в звеньях.

На доброй планетке зерна

апрельское солнце играет.
И небо с землей, и весна,
и люди в душе повторяют:

— Нам времени мало дано

(то мира жестокая мера)!
Да будет столетье одн
 и ныне и присно равно
делению
секундомера!

1935 г.

Дыхание

Пока весну томит истома
летучих звезд,
текучих вод,
пока в прямой громоотвод
летит косая искра грома, —
вставай и на реку иди,
на берегу поставь треножник
и наблюдай весну, художник.

Пускай прошелестят дожди,

пускай гроза по-над землею
пройдет и громом оглушит
закат, что наскоро пришит
к сырому небу, чтобы мглою
покрыться через полчаса,
чтоб видеть свет правобережный,
чтоб новый мир —
промытый, свежий —
в твоем сознанье начался.

Тогда — писать, но без корысти,

сушь равнодушья заменив
единоборством грозных нив,
полетом сердца,
взора,
кисти!

1935 г.

«Там, в саду, за тигровою…»

* * *

Там, в саду, за тигровою
изгородью, с жаждою,
яблонька, заигрывая,
бьет поклоны каждому.

То, как бы обвенчанная,

в круг к подругам просится,
то ревнивой женщиною
в руки ветру бросится,

то — в движенье медленная —

тополю поклонится…
Ой, у ветра ветреная
все-таки поклонница!

…Так в ушко иголочное

входит осторожная
грусть моя проселочная —
ниточка дорожная.

— Ну, откликнись! Где же ты?

Расскажи мне — что же ты?
Как тобой перéжиты
дни, что порознь прожиты?

Ах, зачем ты, пáлевая

даль, меня вымучивая,
грусть мою вымаливая,
наизусть заучивая,

не ответишь запросто,

как она б ответила,
и не встретишь запросто,
как она бы встретила?

1935 г.

Моя эпитафия