Дорога моей земли

В тыщу девятьсот шестидесятый,
может быть, в семидесятый год
до окна
походкой вороватой
гибель костяная подойдет.
Пальцами сухими постучится
в тусклое стекло повечеру.

Опущу прохладные ресницы.

И, словá не досказав, умру.

Ты, товарищ мой, перед врагами,

для другого моего пути,
насмерть,
трехдюймовыми гвоздями
струганые доски сколоти,
чтобы мог я чувствовать свободно
свой последний,
неземной, полет,
чтобы слышал я,
как всенародно
слово Селивановский[2] возьмет.

Может, он оставит для былого

свой короткий,
свой глубокий труд?..

Впрочем,

для вступительного слова
критика хорошего дадут.
Он меня прославит не слезами.

И потом, качаясь на весу,

я свою измученную память
за собой навеки унесу.

Но пока меня никто не знает.

И — проспектом —
красные стрелки
боевую песню запевают
несуразной мысли вопреки.

И проходят стройные отряды.

По весне.
По травам.
По утрам.
По торцам.
По звездам Ленинграда.
По сухим московским площадям.

Память! Память!

Только с песней этой
временным поклонникам души
уходить из жизни —
не советуй.
Умереть на время — разреши,
чтоб они не плыли в край видений,
чтоб они не повернули вспять.

Мы должны учиться у растений,

погибая,
снова расцветать!

1935 г.

Завещание