Духота

Начальник личной охраны исподтишка косился на профессора. Чекист напоминал профессору хищное растение: в мгновение ока оно определяет химический состав букашки, попавшей на его лепесток; потихоньку засасывает, обволакивает насекомое своими чувствительными ресничками, трогает сперва по краю, затем, когда из жучка выпотрошены собственные соки и пущен в него яд, неосторожный пленник уничтожается дотла, без остатка…

После хирургической операции Великий Гуртовщик провалился в глубокий сон.

Кантианец остался на ночь в соседнем помещении, спросил себе книгу из библиотеки пациента, прилёг на кожаный диван.

Это была книга, которую Бычий Хлоп выпустил под псевдонимом ещё до переворота, лет десять назад… Автор смотрел на мир и находил любопытным, что из вещей получается материя… В голове у него от злости подгорала каша. Глотая наспех труды идеалистов, он признавался, что прямо-таки… «бесновался»:

– Философский идеализм есть только прикрытая, принаряжённая чертовщина!

Кто-то окрестил его взгляды «метафизическим эмпиризмом».

– Метафизический эмпиризм – это материализм, господин профессор! Извольте называть чёрта по имени! – запальчиво потребовал к себе уважения мелкий бес.

Кантианец перевернул ещё страницу:

– Современная физика… идёт к единственно верному методу… не прямо, а зигзагами… не видя ясно своей конечной цели, а приближается к ней ощупью, шатаясь («Как пьяная баба», – прокомментировал профессор)… иногда даже (вихляя) задом!

Медик зевнул.

«Кроме живого и жизнеспособного существа они дают неизбежно некоторые мёртвые продукты, кое-какие отбросы, подлежащие отправки в помещение для нечистот. К числу этих отбросов относится весь физический идеализм…»

Шедевр выпал из рук бедного доктора. Он уснул. И спал безмятежно – так, как почивает в гамаке паутины, не боясь паука, малярийный комар.

На другой день Великий Гуртовщик очнулся… Опять в его комнате мыла полы обладающая самостоятельным движением половая клетка…

– Олимпиада!

Сипнул и вновь потерял сознание.

Через час пришёл в себя. Болело сердце. За окном вдруг отрывисто завыли. Сыч? Собака?

– Что это? – натянулся всем телом.

Встревоженная жена приникла к стеклу.

– Никого…

Стал дремать.

Неожиданно, чужой голос так ясно назвал его по имени и отчеству, что он резко проснулся…

Померещились сухо блестящие стенки глинистой могилы на недавних похоронах близкого соратника.

Тяжело задышал без кровинки в лице.

– Ты намаялась… поди ляг, – криво улыбнулся Миноге.

А в глазах металось: «Конец!»

В полдень распластанный на постели вождь был окружён съехавшимися со всей Европы медицинскими знаменитостями. Как и в революции, так и в науке посредственные личности играют существенную роль, по той причине, что вовремя оказываются в пункте, где разворачивается агония.

Кантианец, сидя в углу, созерцал суетливый, шепчущийся консилиум. Петроградский коллега приблизился к кантианцу, стал негромко выражать восхищение заревом революции, надеждой, что её лидер…

Профессор прошипел:

– Россия нырнула в революцию, аж пятки сверкнули! Громыхает, поёт, но когда очнётся, будет не хуже той дамы, что в период гипнотического сеанса исполнила все мотивы из второго акта «Африканки» Мейербера, напрочь выскочившие у неё из головы при пробуждении… Дождётесь и конституции, и севрюжины с хреном!.. Читайте сочинения пациента. Там так и начертано!

Бычий Хлоп застонал… Попросил оставить его наедине с кантианцем.

«Издали, пожалуй, не отличишь – может, он в Бога верует, а может, в коммунизм», – мелькнуло в усталом уме Конторщика. Он схватил профессора за палец и, с большим волнением, заглядывая в глаза, умоляюще прокартавил:

– Говорят, вы хороший человек. Наши разногласия – чепуха. Скажите правду, не будет ли у меня паралича?.. Назвать мысль материальной – значит сделать ошибочный шаг к смешению материализма и идеализма. Но куда без меня денется моё дело, мой дух?

В тот день Бычий Хлоп не умер. Протянул ещё несколько лет.

А когда отошёл в мир иной, у него вынули мозги, отправили в только что организованный институт; и где теперь его серое морщинистое вещество, никто, кроме кое-кого, не знает…

А в музее, где смонтировали копию кремлёвского кабинета, по-прежнему восседает на столе меланхоличная горилла, с лёгкой иронией заглядывая в пустые глазницы голого черепа.

XVII

Вырываюсь из лечебницы (так и не узнав диагноз, правду сказать, не зело пытался) с рекомендацией оперативно встать на учёт в поликлинике. Какой ещё учёт? Швы подсыхают, заживают.

Только спустя два месяца нехотя рассматриваю категорическое направление… Что за чепуха?.. Бумага предназначена не в стандартную поликлинику, а в онкологический диспансер!

Вымокнув в длиннючей нервозной очереди, захожу с приветливой улыбкой к опытному терапевту.

– Чему радуетесь? – торпедирует сморщенный старичок. – У вас рак.

Внезапный сильный удар по обоим ушам одновременно! Едва не лопаются барабанные перепонки. Нарушен орган равновесия во внутреннем ухе… Глохну… Голова кругом… Теряю ориентацию в пространстве…

Сигарету бы! (Курить давно бросил, подражая капитану Ахаву, швырнувшему горящую трубку в беспокойное море.)