Духота

Снова мысленно пробегает последние события, взвешивает, досадует… Дракон зевнул и прикрыл пасть… Передышка! Можно получше осмотреться, перевести дух… Сосущую трусость размыкать в разговорах с людьми, в какой-нибудь работе, покрасить, например, дверь, окна… Забыть!.. Стыдно… Противен страх, отвратительны те, кто за ним охотится… Одним махом надо перечеркнуть стресс! Стать лицом к чудовищу!..

Вы поняли что-нибудь в этой тарабарщине?

Дело в том, что я впервые в жизни дал тайком интервью американской телекомпании в Москве и теперь в Крыму… В квартиру ко мне вваливает незнакомый парень, предлагает к чёрту на куличики угнать самолёт. Куда? В Турцию. Для реализации побега у него есть пулемёт: рисует на бумажке предмет, похожий на кочергу.

– К вам приходил Осмеркин? – спрашивают меня в КГБ.

– Какой Осмеркин?

– Тот, который вместе с вами хочет совершить бандитский авиарейс.

– Первый раз слышу.

– Он говорил, что хочет предать Родину?

– Он спрашивал, как выехать за границу. Я объяснил, что для выхода из гражданства нужно подать заявление для рассмотра в Президиум Верховного Совета.

– И всё?

– И всё.

– Вы будете нести уголовную ответственность за недонесение в компетентные органы информации о готовящемся преступлении!

– Если уважаемые компетентные органы знают, что некто планирует преступление, пусть арестуют его. Я тут при чём?

С Осмеркиным сталкиваюсь нос к носу на улице; провокатор делает вид, будто никогда не видел меня, натягивает на глаза фуражку поглубже и улепётывает в соседний переулок.

Но 26-го января 198… года радиостанция «Голос Америки» в 20 часов 15 минут передаёт в эфир на русском языке, что мне в Советском Союзе не дают жить!

И тут уж мне припомнили и телеинтервью, и всё что можно. Бить кнутом нещадно, согнуть подлеца в три погибели, загнать в Сибирь! Куда? В Бодайбо, где царь расстрелял рабочих на золотых приисках, доведя до типографских слёз добряка Ильича!

Бодайбо – райцентр, раки здесь зимуют при температуре минус сорок градусов; железной дороги нет; количество жителей не найти ни в одном энциклопедическом справочнике. Но есть, вроде, церквушка, куда меня жаждут отправить настоятелем, как девку, что, спрятав в бочке под капустой, чтоб караул не заметил, отправляли в острог своим мужьям знаменитые жёны декабристов.

От всего сердца благодарю все «каналы», по которым достигнута договорённость о предоставлении мне места в ссылке и, сидя по вызову в репейнике МВД, наотрез отказываясь от переезда в Сибирь, веду галантный занимательный разговор с каким-то важным чином из областного центра и начальником местной милиции, по фамилии: Дидик. (Мать говорила, во Львове Сталина дразнили: «Дидька!». В переводе с украинского на русский: «Чёрт!»)

– Ну что, помогли тебе твои ляхи?! – тоном Тараса Бульбы, который отловил сына-предателя и взводит курок ружья, рявкает ментяра.

(Это он про передачи зарубежных радиостанций).

Расстаёмся с перекошенными от злости, бледными физиономиями.

Я – в ресторан, куда заманивает на рекламном панно татарская русалка, фаршированная еврейской щукой. Заказываю сто граммов водки, залпом выпиваю.

В зале вспыхивает непонятная суета. Официантки носятся как угорелые из кухни в банкетный отсек, туда-сюда.

– Что случилось? – спрашиваю у метрдотеля.

– Да Дидик с каким-то приезжим ужинает.

– Передайте им от меня бутылку шампанского!

XXXIII

Отведав бодряшки, плетусь из увеселительного заведения домой мимо базара, куда стыдился ходить с бабкой, которая просила донести назад с рынка тяжёлую кошёлку.

Ну что здесь так выворачивает мне душу? … Столько раз тут проходил, иногда останавливался… Старые серые дома, пустая площадь, лишь пивнушка у ворот новая… На фронтоне двухэтажного здания каким-то чудом уцелел, очевидно, дореволюционный, барельеф…, кажется, Георгий Победоносец, верхом на коне копьём карает дракона…

Сегодня здесь море асфальта – содомской смолы… А стояла на стогне церковь с высоким крыльцом… Как угораздило в неё попасть в детстве? Может ангел по человеколюбию своему толкнул меня в бок, как апостола Петра спящего в темнице?

Той осенью свирепый ветер снюхался с колючим холодом. На рукавах моего пальто, вытертые по краям белесые места которого затирали печной сажей, тускло блестели поношенные золотые нашивки с пятиконечными звёздочками, прочно закреплённые мамой по моей горячей просьбе.

Я гордился командирскими шевронами, мечтал стать морским офицером, покорителем коварных морей, как тот красавец, который ухаживал за мамой и подарил мне срезанные с его пришедшего в негодность кителя знаки различия капитана второго ранга.