Определенных, меня покоряющих, нет поцелуев:Влажные влажными ль мне дашь ты губами, — я рад,Но и в сухих поцелуях своя привлекательность тоже,Часто по телу от них теплые струи бегут,Сладостно также лобзанья дарить и мерцающим глазкам,Чтоб у виновников мук милости этим снискать.Или устами к щекам приникать вплотную и к шее,И к белоснежным плечам, и к белоснежной груди.Обе щеки отмечать и шею всю знаками страсти.Плеч сияющий блеск, груди сияющий блеск.Или губами сосать язык твой трепетный, чтобыСоединиться могли через уста две души,Или ж обоим душой разливаться в теле другогоВ миг, когда пред концом изнемогает любовь.Краткий и долгий меня пленяет, и слабый, и крепкий,Ты ли даришь мне, мой свет, я ли дарю поцелуй.Но принимая одни, отдавай непременно другие,Чтоб поцелуев игра разнообразна была.Тот же, кто первый не сможет придумать способов новых,Пусть, глаза опустив, внемлет веленьям таким:Сколько дано поцелуев обоими, сладостных, столькоСпособом тем же в ответ ты победителю дай.
11
Слишком звонкие я, говорят, даю поцелуи,Как не наказывал нам предков суровых уклад.[422]Да, когда шею твою обнимаю я жадным объятьем,От поцелуев твоих изнемогая, мой свет, —В страхе ставлю вопрос, что и кем обо мне говорится,Кто я и где нахожусь, вспомнить почти не могу...Но, услыхав, рассмеялась красотка Неера и тут жеШею мою обвила вкруг белоснежной рукой.И поцелуй мне дала, сладострастней которого вряд лиКиприи нежной уста Марсу несли своему. —Что, — говорит, — иль боишься ты строгой толпы осужденья?Я ведь одна лишь могу быть в этом деле судьей!
12
[423]Что лицо отстраняете стыдливо,Вы, матроны и скромницы девицы?Я проделок богов не воспеваю,Не пою и чудовищных пороков,Песен тут непристойных нет, которыхВ школе ученикам своим невиннымНе прочел бы взъерошенный учитель.Я пою безобидные лобзанья,Чистый жрец хороводов аонийских.Но лицо приближают вдруг задорноИ матроны, и скромницы девицы,Потому что случайно по незнаньюСорвалось у меня одно словечко... .Прочь отсюда, докучливая стая,И матроны, и девушки дурные!О насколько моя Неера чище —Хоть сомненья в том нет: без слова книгаЕй любезнее, чем поэт — без стержня.