Эрдейский поход

— Голод, разумеется. Но голод — голодом и мясо — мясом, а всё же ведьмаки и ведьмачки, колдуны и колдуньи, маги и магички, шаманы и шаманки — вот самая желанная добыча для любого вервольфа. Ибо лишь пожрав кого-либо из них, он познаёт таинство оборотничества. В противном случае вервольф обречён навеки скитаться в зверином обличье.

— И всё же не понимаю, — пробормотал Всеволод. — Чем волкодлаку поможет съеденный колдун?

— Не просто съеденный! Пожирая обычного человека вервольф всего лишь пытается насытить своё ненасытное чрево и утолить неутолимую жажду убийств. Обычный человек для него — то же, что и скотина, дикий зверь или птица, которыми оборотень тоже не брезгует. Обычный человек — это обычная жертва и обычное мясо. Пожрав же колдуна или ведьму, вервольф перенимает их магический опыт. А заодно подчиняет своей воле их облик, познаёт их язык, их мысли, дела, тайные и явные мечтания. И чем большее количество магов — не важно, сильных или слабых — настигнет оборотень, тем большее количество ликов и образов для прикрытия своей истинной звериной сущности он обретёт.

— Я ведь верно говорю, а, ведьма? — Конрад опять шевельнул древко, покрывшееся уже новым слоем твердеющей крови.

Старуха в этот раз не кричала. Лишь глухо застонала. Всхлипнула жалостливо.

— Верно?! Ведьма?!

— Ур-р-рус-хан, — нечисть тянула руку к Всеволоду, словно моля о защите, — пощ-щ-щади…

— Ишь ты, чует, кого просить о пощаде, тварь, — скривил губы Конрад. — Не поддавайся ей, русич.

Тевтон нагнулся над старухой. Прошипел — в лицо.

— Хочешь жить?

— Х-х-хочу. — простонала ведьма.

— Тогда отвечай на спрошенное. Скажешь всё — освобожу и отпущу…

— Что? — встрепенулся Всеволод. — Освободишь? Отпустишь? Её?

— … не скажешь, — спокойно продолжал Конрад, — буду ворочать в ране серебро и осину, пока не издохнешь.

— Слово? — ведьма-волкодлак подняла влажные глаза. — Даешш-шь слово, р-р-рыцарь?

— Даю, — кивнул немец.

— Ты что задумал, тевтон? — Всеволод был в замешательстве. Всё-таки слово рыцаря — это не шутка. А отпускать оборотня…

Конрад повернулся к нему:

— Ты, кажется, хотел говорить с этой тварью, русич? Спрашивай. И я тоже послушаю. Лгать сейчас она не станет. Ей больно. А когда ТАК больно — нет сил на ложь.

Не станет лгать? Нет сил на ложь? Хотелось бы верить. Всеволод начал с очевидного:

— Ты волкодлак?

Старуха не спешила с ответом. Часто-часто дышала. Видимо, унимала боль. «ТАКУЮ» боль… На осиновом древке вновь сохла кровь, обращаясь в жёсткую чёрную массу.

— Отвечай! — Конрад в очередной раз потянулся к обломку осины.

— Не надо, — остановил немца Всеволод. — Не тревожь рану. Боль мешает ей говорить.

И — снова:

— Ты волкодлак?

— Так называют нас в стране урусов, — тихо-тихо прозвучал ответ. Теперь старуха-волк дышала ровнее. Боль уходила. Судя по всему, вместе с жизненной силой. Но говорить волкодлак ещё мог. — Другие народы именуют нас иначе. На языке нашего мира у нас есть особое прозвище. Перевести его — неточно, но похоже, можно как охотник-оборотай.

— Оборотень?

— Неточно, но похоже, — повторила старуха.

Или не старуха? Старухой была та, другая, которую пожрал волкодлак? А сам волкодлак…

— Кто ты на самом деле? Мужчина? Женщина? Каков твой истинный возраст?

— Я оборотай. У меня нет ни мужского, ни женского естества, как у прочих существ. Я могу лишь оборотиться тем, чью силу впитаю. А сколько я живу — не ведаю. Тьма и голод, идущий за тьмою, отбирают память. А без памяти жизни нет. И нет отсчёта.

Всеволод пытался понять — как это, каково это? Не смог. Люди и твари из-за порушенной границы между мирами всё-таки слишком сильно разнятся.

— Зачем ты пришла… пришёл… Зачем ты здесь?

— Во мне — голод. Нужна пища. Нужна еда. Живая плоть. Живое мясо. Которое можно сделать мёртвым. Съесть, делая мёртвым. Здесь его много. Я знаю. Все знают. Старая преграда пала, и оборотаи пришли. Все, кто был рядом. Учуяли и пришли.

Старая преграда? Рудная граница?

— Это всё? Живое мясо — всё, что тебе нужно?

— Ещё мне нужно быть человеком.

— Зачем?

— Когда я — человек, солнце не страшно. Не нужно искать дневного убежища. И когда я человек — голода нет. Но так — только днём. А ночью — снова голод. Когда темно, голод — всегда. Особенно в начале. Когда темнота приходит. Нет сил. Ночью человеком быть трудно. Ночью — нельзя. Потому что голод.

— Сейчас — ночь, а ты — человек.

— Умираю. Плохой металл, плохое дерево. Больно. Больнее, чем голод. Когда я человек — не так больно.

— Что делает тебя человеком?

— Сила, способная оборотить оборотая. Встречная сила из человека. В этом мире её мало, но она есть. И если есть людей, много людей, обязательно найдёшь. Когда-нибудь. Силу…

— Колдовскую силу? Ведунскую силу? Шаманскую силу? — трижды спросил Всеволод.

— Так. Так. Так, — трижды ответила степная ведьма-оборотай.

И добавила:

— Встречную силу.

— В первый раз ты явилась нам в облике степной колдуньи, потому что сожрала… сожрал…

Нет, всё же…

Трудно было определиться, как разговаривать с тем, кто не имеет пола. Впрочем, сейчас перед собой Всеволод видел старую ведьму. А потому решил говорить с ней, как со старухой.

— …сожрала её?