Эрдейский поход

Значит, именно ему и только ему надлежит остаться в густом мраке с упырём. Чтобы один на один… Если, конечно, бледнорылый кровопийца — действительно, один, если из соседних ходов уже не спешат другие.

Хотя нет, другие не спешат. Были бы в пещере другие — давно бы сбежались все на запах свежей кровушки.

— На-зад! — снова заорал Всеволод. — Всем назад!

Если есть ещё кому отступать.

Было… Кому… Ещё…

Ещё не в полной мере привыкнув к темноте и различая перед собой лишь смутные пятна, он уже выталкивал кого-то — ослепшего, упирающегося, ругающегося по-угорски — из пещерной залы в тесный ход, ведущий наружу.

«Один жив!» — сухо доложило холодное как сталь сознание.

Кажется, это был Золтан.

Всеволод пихнул ещё кого-то — молчаливого, спокойного, послушного.

«Второй жив!»

Вторым был Бранко. Волох не сопротивлялся. Волох помогал. Тащил прочь ярившегося и рвущегося обратно в пещеру Золтана.

Отступили Илья и Лука.

И всё?

Больше никого?

Все. Остальные лежат. Остальные — мертвы. Или близки к тому. И только стремительная непропорционально сложенная — большеголовая и длиннорукая — фигура бледной летучей мышью носится над павшими. Пригибается и, на ходу слизывая кровь с камней и тел, идёт в атаку.

Всеволод прыгнул навстречу. Взмахнул мечами.

Уклоняясь от посеребрённых клинков, упырь неосторожно коснулся ногой распростёртого тела Конрада. И тут же с визгом и шипением отскочил: на доспехе тевтона тоже хватало серебра.

Всеволод бросился следом. Ударил ещё. Одним мечом, вторым…

Ещё. Правым-левым.

Левым-правым.

И — снова не дотянулся. Скакать по трупам так же легко, как тварь тёмного обиталища он не мог. Не поспевал. К тому же тварь была голой, а он — в доспехах.

Нечисть нанесла ответный удар. Тоже — с двух рук. Вытянувшиеся ещё больше, тонкие и длинные — каждая уже длиннее Всеволодовой руки с мечом — конечности полоснули когтями по воздуху. Справа, слева… Сверху, снизу…

Правой упырь норовил дотянуться до лица и старался запустить когти под серебрённое личину-забрало, левой — хотел зацепить за ногу, подрубить пальцем-кинжалом сзади, за лодыжкой, там, где ремни поножей, и где на сапоге почти нет серебряных пластин и колец.

Всеволод уворачиваться не стал. Вскинул один меч, пригнул остриём к земле второй. В этот раз на долю мгновения он всё же опередил кровососа. Прикрылся клинками от бледных извивающихся змей-рук. Не пропустил смертоносные когти, а сам бросил им навстречу отточенную сталь с насечкой из белого металла. Не рубанул — резанул с оттягом. Двумя мечами одновременно.

Вниз.

Верх…

Одну руку упырь отдёрнуть успел. Но вот вторую…

Секущий удар снизу вверх как ветку срезал левую растопыренную пятерню со смертоносными чуть загнутыми остриями на тонких пальцах.

И — не срослось. Не приживилось. Потому как не простой булат прошёлся по чёрной ране.

Упырь взвыл — страшно, громко. Как воет лишь нечисть, пораненная серебром. Неестественно длинная, неестественно гибкая рука мигом втянулась в плечо твари, обрела более привычные глазу пропорции, сделалось похожей на руку человека. На руку покалеченного человека.

А отсечённая кисть всё дёргалась у ног Всеволода. Мельком он заметил, как когти-кинжалы судорожно сжались, обхватив шершавый камень. Камень треснул и рассыпался.

Всеволод осторожно переступил подрагивающую длань. Шагнул к противнику. Таких подранков следовало добивать. Помнится, и старец Олекса тому же учил.

Глава 35

Из обрубка сплошным потоком лилось чёрное и густое. Да, это были не те несколько жалких капель, что выдавили из бледной плоти мечи шекелисов, кованные для убийства людей. Сталь с серебром разила куда как вернее.

Упыринная кровь растекалась в крови человеческой.

Культя твари дёргалась.

Тварь вопила.

И… и снова лезла в драку.

Спасаться бегством упырь не стал. Здесь была его добыча. И он не желал её уступать. Упырь обезумел. Упырь чуял горячую кровь этого мира. Много крови. В неподвижных, но тёплых ещё телах. Истекающих, сочащихся…

Однако к добыче его не пускали. Ему мешали насладиться трапезой. На пути стоял ещё один бурдюк крови о двух ногах. Живой, опасный, опаснее других, в посеребрённом панцире, с отточенной сталью в серебре.

Белый металл был зол и безжалостен. Белый металл уже лишил упыря левой длани.

Жгучая боль терзала раненную руку.

Но не менее жгучая ярость становилась сильнее. И неутолимая жажда — тоже.

Разлитая вокруг кровь пьянила и заставляла забыть об опасности.

После нарушенного дневного сна-забытья плохо соображалось. Куцые мысли-чувства путались. А чувство самосохранения — слабое и вялое даже в бодрые ночные часы — не желало просыпаться вовсе. Несмотря на то, что жутко болела рука.

До чего же сильно она болела!

И причина тому — кровяной бурдюк в тонкой скорлупе серебряной отделки. Двуногий бурдюк, размахивающий сталью с серебряным узором…