Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

След и аура. След – это ощущение близости; как бы ни было далеко то, что он оставляет за собой. Аура – это ощущение дали, как бы ни было близко то, что её порождает. В следе мы оставляем что-то от себя; в ауре – она овладевает нами¹¹.

Следовательно, если в понятии следа субъект хочет присвоить себе мир, то в понятии ауры субъект теряет это стремление к превосходству и обнаруживает себя превратившимся из наблюдателя в наблюдаемого. По этому поводу Беньямин утверждает:

Почувствовать ауру какой-либо вещи означает наделить её способностью смотреть. Это подтверждается свидетельствами непроизвольной памяти (Они, впрочем, неповторимы: и ускользают от воспоминания, стремящегося поместить их в ячейку памяти. Таким образом, их появление поддерживает идею ауры, для чего возникает, вместе с ней, и «неповторимое ощущение дали»…). Не стоит и говорить, насколько Пруст глубоко проник в проблему ауры¹².

Понятие Беньямина об ауре связано, следовательно, с понятием о «непроизвольной памяти», которая, единственная, позволяет нам уловить сущность, истину, иначе говоря, для Пруста – ту вечность, которая может быть завоёвана только в искусстве. Именно это главный герой обнаружит в конце Поисков, и поэтому, в то время как он воскрешает в памяти свои поиски, ощущение этих моментов блаженства, подаренных ему внезапными вспышками непроизвольной памяти, приводит его к утверждению: «впоследствии я понял». И именно этого понимания достигает, по его заявлению, рассказчик в Обретённом времени, когда восклицает: «Блажен тот, кто встретил первую /истину/ раньше второй /смерти/, для кого, сколь бы близки они ни были одна от другой, час истины пробьет прежде смертного часа» (TR, 249).

Однако, как утверждал человек «второй касты» в диалоге О бедности духа Лукача, решение в пользу произведения требует человеческой жертвы. В Поисках также будет принесена жертва: герой должен отказаться от жизни, чтобы создать произведение, должен умереть, чтобы возродиться в произведении, должен пропасть, чтобы найти спасение в произведении. По мнению Жирара, речь идёт о триумфе над «метафизическим желанием», другими словами – над «ложью романтизма», именно о стороны «я», гордо притязавшего на покорение действительности, и закончившего тем, что променял искусство на жизнь; подобный триумф делает героя способным создать произведение в свете достигнутой «правды романа». Не случайно, добавляет Жирар, заключение Обретённого времени основывается на контрасте противопоставления двух смертей: если герой умирает, чтобы возродиться в произведении, другие вокруг него умирают без надежды на воскресение; духовно богатая смерть рассказчика противопоставляется жестокому спектаклю «утренника у Германтов», дряхлению людей этого мира¹³. Поэтому герой, умирая как индивидуальность, обращает свои мысли к собственному утраченному бытию, различая в нём пространство, ещё более обширное, чем то, что открывается в «телескоп» (см. TR, 394).

4. Расшифровка знаков и метафора

В Обретённом времени сплетаются две ведущих линии, проходящих сквозь все Поиски: расшифровка знаков и метафора; в то время, как первая подразумевает процесс во времени, вторая представляется как восприятие новых отношений, с помощью которых сущность предметов обнаруживается неизменно различным образом. Сплетение двух этих линий отсылает к тому факту, что только пройдя сквозь время, можно достигнуть вневременное™.

В самом деле, как со всей очевидностью показал Бланшо, уже в Жане Сантее полностью присутствует тематика вневременности: феномены реминисценции, метаморфозы прошлого в настоящее, и то же конечное решение писать, чтобы вернуть на свет самые важные моменты, как если бы речь шла о произведении, полученном в дар, а не созданном¹⁴. Однако Пруст расценивал как неудачу этот свой первый литературный опыт, сосредоточенный на идее «чистого» рассказа, составленного исключительно из вневременных восторгов. Дело в том, что роман, понимаемый по-лукачевски как поиск смысла и целостности, может обрети этот смысл и эту целостность, только продемонстрировав осознание их утраты.