Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

Поминки по Финнегану начинаются с полуфразы; чтобы добраться до сути этой фразы, нам нужно дойти до конца книги, где мы найдём непрерывный монолог, мало отличающийся от финального монолога в Улиссе. В то время как Блум и Молли были обычными смертными, которые заново прожили миф – гомеровскую Одиссею – Эрвиккер и Анна являются мифическими существами, представляющими историю и природу, смерть и жизнь. То, что рождается во сне Эрвиккера – это коллективный опыт. В Поминках по Финнегану доводится до крайности кольцевая экспозиция Улисса, и отбрасывается всякая возможность заключения. Но если в книге должны быть начало, развитие и конец, то сон стирает различия между этими частями. Результатом становятся постоянные отступления вместо связного повествования.

Джойс напрямую представляет нам сознание главного героя, не описывая его; следствием является то, то ни герой, ни читатель никогда не находятся снаружи, но оказываются внутри языка, в котором незаконченное предложение, закрывающее книгу, парадоксальным образом найдёт своё продолжение в предложении без начала, которым открывается произведение. Таким же образом, история не имеет более свойства необратимости, ведь каждое событие является одновременным – настолько, что сразу является и собой, и всеми другими событиями. Такая игра непрерывного превращения, характерная для последнего произведения Джойса, неизбежно оставшаяся незавершённой, формируется в языке, в его обращении к огромному количеству культурных и лингвистических отсылок, ведущим сами слова на грань фонетического и семантического «сбоя». В этом произведении осуществляется в полной мере сведение мира к языку и притязание на то, что язык может сказать обо «всём».

При построении структуры Поминок по Финнегану Джойс прибегнул к Вико, так же, как для построения структуры Улисса он обратился к Гомеру. Посредством мифа, языка и истории Вико очерчивает круг идеального пути, в рамках которого разворачивается реальная история каждой из наций: выделяя общие законы, направляющие отдельные события, он останавливает вечность во времени. Каждый исторический цикл включает в себя три эпохи: божественная, героическая и человеческая. По завершении одного цикла ему следует другой, и история повторяется. Модель Вико характерна и для структуры Поминок по Финнегану,

разделённых на четыре книги: первая представляет собой божественную эпоху, вторая – эпоху героическую, третья – человеческую и четвёртая возвращает нас в божественную эпоху. В то же самое время, если во всех книгах присутствуют элементы других книг, в каждой из книг содержится вся структура целиком. Но также в этом произведении мы находим и тему совпадения противоположных взглядов Николая Кузанского и Джордано Бруно. В то время, как для Кузанского противоречия объединяются в боге – для Бруно, отождествляющего бога с вселенной, противоречия объединяются в той же вселенной.

В более общих чертах можно сказать, что Поминки по Финнегану уходят далеко вперёд в развитии джойсовской концепции эпифаний: в самом деле, здесь эпифанизации подвергается сам язык, который становится основанием для проявления мира, существующего лишь постольку, поскольку о нём говорится. Если в Улиссе Джойс, как и Гомер, изобразил возвращение героя на родину, опираясь на карту человеческого мира, известного к тому моменту, в своём последнем произведении он отправляется на поиски неисследованных территорий, обретая – как отметил Джорджо Мелькиори – «силу преобразиться в дантовского Улисса, предпринять новое путешествие, отлично осознавая риск кануть в небытие как его легендарный предшественник»¹³.

В Поминках по Финнегану герои, в отличие от героев Улисса, не сохраняют собственную идентичность на протяжении всего произведения, но непрерывно меняются, как знаки неудержимого бега времени. Если уже в Улиссе заключительное «Да» в финальном монологе Молли Блум в состоянии полусна представляло собой согласие с положением человека в его временном измерении, то в последнем произведении, где сон Эрвиккера вызывает в памяти течение вселенской истории, такое согласие приводит к чрезвычайным последствиям. Именно в слове, утратившем форму до той степени, за которой смысл становится бессмысленностью, именно в материальности слова, доведённого до предела своих семантических возможностей, и заключается такое согласие. На пределе семантических возможностей, однако не сверх этого предела – там, где язык обернулся бы не-языком, и где любой перевод оставался бы невозможным: то, чего фактически не происходит.