Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

То есть Музиль отдаёт себе отчёт, что отныне возможно лишь отображать хаос – именно потому, что он даётся нам в действительности – но воплощает такое отображение он через дезагрегирование того порядка, в который про себя он всё ещё верит. Таким образом Музиль, в отличие от Джойса⁸, отказывается поддаться распаду, пусть даже и изображая его.

Не случайно, если в модернистском романе писатель стремится отказаться от всеведения, в Человеке без свойств Музиль, напротив, ведёт себя как рассказчик девятнадцатого века, согласовывая между собой многообразие событий и множество персонажей, всегда всё зная о том, что происходит; но в то же самое время такая функция демиурга сводится на нет тем фактом, что машина повествования крутится вхолостую. То есть, Музиль с одной стороны поддерживает порядок, а с другой – позволяет беспорядку появляться, чтобы внести сумятицу в «нить повествования». Отсюда следует та ирония, которой пропитан Человек без свойств, и которая, сводя на нет всякую попытку воплотить «интеллектуальное господство над миром», делает напрасной надежду найти какую-то заключительную форму. Этим объясняется тот факт, что в Человеке без свойств мы присутствуют поиски порядка, пусть даже не системы, другими словами – «целостности», которая, однако, неизменно отсутствует. Тем самым «эссеизм», являющийся устремлением к целостности, делает произведение незавершённым, а ирония, всегда связанная с эссеизмом, превращает распадение линейного порядка рассказа во внутреннюю потребность самого романа, с тем следствием, что повествование становится поисками того «нечто», что всегда ускользает.

Именно неизменное присутствие размышления делает из Ульриха человека «без свойств», иначе говоря – «человека возможностей», наделённого «чувством возможности»:

должно быть и нечто такое, что можно назвать чувством возможности. Кто обладает им, тот, к примеру, не скажет: случилось, случится, должно случиться то-то и то-то; нет, он станет выдумывать: могло бы, должно бы случиться то-то и то-то, хорошо бы случиться тому-то; и если ему о чем-нибудь говорят, что дело обстоит так-то и так-то, он думает: ну, наверно, оно могло бы обстоять и иначе. (UsQ, 12)

В конечном итоге, если «человек возможностей» отдаёт действительность во власть вселенной возможностей, превращая её в объект эссеистического эксперимента, то это означает, что он ищет то «другое», что скрыто в действительности. Речь идёт о том, чтобы разоблачить очевидность явления, заставляя проявляться то, что ускользает от внимания, – чтобы найти то «другое», что скрыто в вещах, тот смысл, который не лишает мир его бессмысленности и хаоса, но в котором Музиль, тем не менее, ощущает потребность. То есть, он не испытывает доверия к рациональному и глубокому порядку вещей, но скорее ощущает потребность не отказываться от порядка, от целостности.

3. Утопия смысла

Описывая Ульриха как «человека возможностей» (см. UsQ, 13), то есть как человека, в котором содержатся другие возможности жизни, Музиль делает из него героя, оторванного от мира и лишённого жизнеспособности. И именно осознание такого отсутствия определённости толкает Ульриха оставить свою научную деятельность и искать себе занятие, взяв на год «отпуск от жизни» (UsQ, 43). Таким образом он станет секретарём объединения за «Параллельную Акцию», которая служит Музилю объектом для упражнений в сатире относительно неспособности выбирать и желать. Значение Параллельной Акции следующее: огромный комитет собирается, чтобы организовать празднования семидесятилетней годовщины восхождения на трон Франца Иосифа, конкурируя, то есть другими словами – параллельно, с германскими приготовлениями к чествованию в том же самом году Вильгельма II. Движущей силой для всего действия романа является поиск идеи для Параллельной Акции. Она становится, таким образом, с одной стороны – историей, то есть внешним воздействием, в котором нуждается роман, и с другой стороны – тем, что должно послужить Ульриху, чтобы вступить в мир и попытаться преобразить его. Именно провал этого опыта толкнёт Ульриха на поиски нового одиночества, но на этот раз это будет одиночество, разделённое с сестрой, и означающее не его отдаление от мира, которым он чувствует себя раздавленным, но скорее его отвращение к миру, который он презирает.