Этика Нового Завета

Есть ли у Шюсслер Фьоренцы какой-либо ключевой образ, который помещает в фокус этическое свидетельство Нового Завета? С одной стороны, ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. «Ошибочно говорить о единой библейской или новозаветной этике, - пишет она, - ибо Библия не книга, а собрание литературных текстов, которые иногда отстоят друг от друга на целое тысячелетие истории и культуры». Поэтому любая систематизация библейского учения предполагает «избирательность подхода интерпретатора»[300]. Критическая герменевтика Шюсслер Фьоренцы как раз и призвана показать, что Новый Завет не содержит единого освобождающего свидетельства.

С другой стороны, снова и снова она возвращается к образу «борьбы женщин за освобождение» как к линзе, сквозь которую необходимо смотреть на Писание. Прочтение текстов сквозь эту линзу не даст цельного видения канона, но перед нами возникнет последовательный образ истины о человеческом опыте - в той мере, как этот опыт находит выражение в библейских текстах. Шюсслер Фьоренца даже утверждает, что борьба женщин за освобождение и выживание - «самый полный опыт переживания божественной благодати среди нас», а потому «средоточие божественного откровения и благодати»[301]. Поэтому было бы вполне корректно сказать, что для Шюсслер Фьоренцы «борьба женщин за освобождение» служит ключевым образом, придающим когерентность Новому Завету, - в той мере, как Новый Завет можно использовать в нормативной христианской этике.

(В) Герменевтический аспект. Что можно сказать о способах использования Шюсслер Фьоренцой Нового Завета как основы для этики? Очевидно, что новозаветные тексты не служат для нее источником нормативных правил. Собственно, большинство непосредственных правил в Новом Завете она рассматривает как выражение угнетающей патриархальности («женщины, повинуйтесь своим мужьям, как Господу»). Даже те правила, которые она одобряет («никого не называйте отцом»), она рассматривает не столько как правила, сколько как указания на общую идеологическую критику патриархии.

Шюсслер Фьоренца также не выделяет в Новом Завете этические принципы как источник для этического наставления. Более того, она резко критикует «феминистских неоортодоксальных» богословов, которые надеются подобными действиями богословски спасти Библию.

Рассел, Рютер и Трибл по очереди спорят с Кэди Стентон: дескать, Библия не вся носит андроцентрический характер, дескать, в ней есть какие-то абсолютные этические принципы и феминистские освобождающие традиции. Для этого они усваивают феминистскую неоортодоксальную модель, которая угрожает свести двойственность исторической борьбы к богословским сущностям и абстракт-ным вневременным принципам[302].

Такой подход она резко отвергает:

Христианское феминистское богословие должно отбросить попытки спасти Библию от феминистских критиков. Оно должно признать: источник нашей власти есть также и источник нашего угнетения[303].

Даже «те библейские традиции и интерпретации, которые вырываются за пределы своего угнетающего культурного контекста» - например, Гал 3:28 - «должны пониматься не как абстрактные богословские идеи и нормы, но как ответы веры на конкретные исторические случаи угнетения»[304].

Такой акцент на «конкретные исторические случаи» - ключ к пониманию конструктивного подхода Шюсслер Фьоренцы к использованию Нового Завета в христианской этике. Феминистская реконструкция обнаруживает конкретные исторические случаи благодати в тех моментах, когда церковь сопротивлялась патриархальному культурному контексту, вырывалась за его пределы и «вносила вклад в освобождение народа, особенно женщин»[305]. Тексты, позволяющие хотя бы мельком увидеть эти исторические моменты, не являются выражением неких вневременных истин. Скорее, они представляют собой окна, сквозь которые открывается взор на прошлый освобождающий опыт. Такие тексты могут вдохновить и укрепить продолжающуюся борьбу за освобождение, но их нельзя заморозить как вечные нормативные идеалы.

Феминистское богословие ставит перед исследователями библейского богословия задачу разработать такую парадигму для библейского откровения, которая понимает Новый Завет не как архетип, но как прототип. И архетип, и прототип - обозначение первоначальных моделей. Однако архетип - это идеальная форма, которая устанавливает неизменный и вневременной образец; прототип же не является связующим вневременным образцом или принципом. Соответственно, прототип критически открыт для возможности собственной трансформации[306].

Задача феминистского богословия состоит в том, чтобы реализовывать и развивать освобождающие возможности, заключенные в прототипе. Так церковь сохраняет способность гибко «отвечать на новые социальные нужды и богословские прозрения, а также давать место новым социально-церковным структурам, сохраняя освобождающее библейское видение с помощью новых структурных формаций, принадлежащих этому видению»[307].